Тихий гром. Книга четвертая
Шрифт:
Даже не столько было удивительно и непостижимо то, что чехи творят дикую расправу над безоружными людьми, а то, что молчат красные командиры. Неужели не видят они, какое зло творится на виду у всего света?! Неужели так вот стоять и глядеть на это зверство и не воздать за него разбойникам, невесть откуда тут появившимся? В это время и загремела сзади команда:
— На иностранных душителей революции… в атаку… вперед!!!
Вымахнули ребята из окопа, будто подхваченные ветром. А командир оказался впереди с шашкой наголо. Шел он быстро, напористо, но густая, ощетинившаяся штыками цепь красноармейцев
Либо чешская артиллерия меняла позиции, либо по другой причине, но в начале атаки защитников города она промолчала, упустив момент. И цепи наступающих с дальних подступов прошли нетронутыми. Потом защелкали винтовки, застучали пулеметы, но они не только не остановили наступающих, а вроде бы даже подхлестнули их, ускорив движение.
Чешские солдаты словно в недоумении притихли на какой-то момент и, когда оставалось до их позиций не более сорока шагов, дрогнули, покинув их, и дружно ринулись к себе в тыл. Красноармейцы, воодушевленные успехом, кинулись в погоню, стреляя на ходу. Так добежали до вокзальной площади. Мимо расстрелянных железнодорожников промчались, не останавливаясь.
Ромка сперва почувствовал себя вроде бы на заячьей охоте, не раз он с отцом ходил на зайцев: останавливаясь, брал на мушку цель и стрелял. И падал именно тот солдат, в которого он целился. Но, когда выскочили они на площади и увидели кровавое месиво — иные железнодорожники еще корчились в предсмертных муках, — ощущение охоты пропало, истлело навсегда.
Яшке до этого дня всего несколько раз довелось выстрелить, да и то из чужого ружья. Но схватывал он все на лету, потому ни в чем не отставал от товарища. Сметливый, находчивый был Яшка, умел видеть все вокруг и успевал сообразить, как лучше поступить в том или ином случае. Как и другие, тоже стрелял по убегающим чехам с ходу. Первый страх уже миновал.
В тот день, 13 июня, сломив напор белочехов, защитники Троицка отогнали их на сорок верст, к станции Нижнеувельской. Через день красные войска отступили к городу на свои прежние позиции. Достигнутый успех не был закреплен, и противнику представилась возможность накапливаться на занятом рубеже. Конный полк имени Степана Разина, ослабев после трехдневных боев с казачьими отрядами, плодившимися, как комары в дождливое лето, вынужден был вернуться в Троицк, чтобы пополниться и завершить формирование.
Самая большая беда города заключалась в том, что не было единого командования. Взаимосвязь между войсковыми частями осуществлялась либо стихийно, либо вовсе ее не было. Командиры действовали на свой страх и риск, каждый по-своему. Склочные перебранки между ними приводили к еще большей разобщенности, неразберихе, играя на руку врагам революции.
Не только агентурной, но и войсковой разведки не существовало, потому никто не знал, какие силы надвигаются на город, сколько их, как вооружены. Слепое ожидание нависшей угрозы, губительно влияло на военачальников и бойцов. На глазах таяла уверенность в своей силе. К тому же, как выяснилось позднее, обороняться против массы нахлынувших войск белочехов и воспрянувших духом казачьих отрядов было бессмысленно.
Только
Но сделать этот высший военный совет ничего уже не успел. Даже решение о замене командующего, принятое вечером семнадцатого, осталось невыполненным, хотя в тот же вечер стало известно, что белочехи — целых четыре железнодорожных эшелона! — движутся к городу и находятся всего в двенадцати верстах. Никаких дополнительных мер к обороне принято не было. Да и времени уже не оставалось.
Приближалось черное утро восемнадцатого июня восемнадцатого года. На случай отступления и эвакуации, вполне возможной при создавшихся обстоятельствах, тоже ничего не предусматривалось, хотя тревогу чувствовали все. В войсках зародилось недоверие к главному командованию, потому из частей были посланы делегаты с целью выяснить обстановку и наличие боеприпасов.
Командующий Сугаков, о замене которого уже было принято решение высшего военного совета, арестовал делегатов и приказал расстрелять их. Но времени оставалось так мало, что жестокий, несправедливый этот приказ не успели выполнить. Еще до рассвета загрохотала белочешская артиллерия не только по боевым позициям обороняющихся, но и по пристанционному поселку и по городу.
И казаки не упустили момента, нахлынули к городу. А красные бойцы, находясь в окопах, надеялись на своевременное предупреждение, на разведку, но были разбужены самим противником.
Конный полк, воротясь после трехдневного боя с казаками, был расквартирован в городе. Не подозревая, что сулит им день грядущий, конники до позднего вечера табунились возле своих квартир. Песни по улицам неслись, а возле иных ворот лихая кипела пляска с припевками.
Выведя коня из ворот богатого дома, где остановилась полусотня конников, Василий подозвал Григория Шлыкова, толкавшегося тут среди отдыхающих бойцов, и сказал:
— Тишина устоялась. Ночь-то, видать, спокойная будет. Поеду я Катю попроведать да там и заночую. А ты, коль понадобится, кликнешь меня. Недалечко тут, на коне в момент доскакать можно.
— Может, и мне с тобой податься? — оживился Григорий. — А Ванюшка Данин известит нас, коль понадобимся мы.
— Нет, Гриша, оставайся тут. И без того сотни раскиданы чуть ли не на целую версту, да мы все разбежимся. Я ведь не самовольно ухожу-то, у командира на то испросил разрешение.
— Ну и скачи, коль так, а я за тобой заеду, как надо будет… Семке там кланяйся нашему! — крикнул он вдогонку.
Немало собралось постояльцев у бабушки Ефимьи. Кроме Катерины, пробавлялись тут Степка со своей Верой, Семка Шлыков. Еще кум Гаврюха был здесь, да уехал он сразу же после первого боя. Но хозяйку не стесняли они. Семка в чулане спал, а Степка с молодой женой в крытой погребушке устроились. Василий приехал к ним, когда сумерки стали спускаться на город. Но никто не спал, кроме бабушки Ефимьи, во дворе сидели на бревнах.