Тилль
Шрифт:
— Ну и вонь, — сказал король.
— Просто ужас, — отозвался шут. — Ужас, ужас, ужас. Пора бы тебе помыться, Зимний король.
Повар и четверо солдат, которых с неохотой, но выделили все же Генеральные штаты Голландии для защиты, захохотали, и король на мгновение усомнился, дозволительно ли такое поведение, но именно для этого короли ведь и держали шутов, так уж было положено. Весь мир выказывал тебе почтение, и только шут мог говорить что угодно.
— Королю пора бы помыться, — повторил повар.
— Ноги помыть! — подхватил один из солдат.
Король взглянул на графа Худеница в соседнем седле, и так как лицо графа
— И за ушами, — добавил другой солдат, и снова захохотали все, кроме графа и шута.
Король не знал, как быть. Следовало бы ударить нахала, но он плохо себя чувствовал, кашель все не проходил — и потом, что, если тот вздумает дать сдачи? Солдаты ведь подчинялись Генеральным штатам, а не ему… Но, с другой стороны, не мог же он допустить, чтобы его оскорбляли, не будучи его шутами.
А потом их глазам с вершины холма открылся лагерь, и король вмиг забыл о своем возмущении, а солдаты — о том, чтобы над ним насмехаться. Лагерь простирался внизу, как зыбкий белый город: город, чьи дома колыхались и подрагивали на ветру, покачивались и трепетали. Не сразу можно было понять, что город состоит из палаток.
Чем ближе, тем сильнее запах бил в ноздри. От него кололо в глазах и жгло в груди, а если держать перед лицом платок, то он пробирался и через платок. Король зажмурился, его мутило. Он попытался дышать мельче, но от запаха было не спастись, и его замутило еще сильнее. Он заметил, что и графу Худеницу было нехорошо, и даже солдаты прижимали ладони к лицу. Повар был бледен как смерть. Шут и тот выглядел не так задиристо, как раньше.
Земля была разрыта, лошади проваливались, будто пробирались через болото. Нечистоты темно-коричневыми кучами громоздились вдоль дороги, и король пытался внушить себе, что это не то, что он думает, но знал, именно это оно и было — кал сотен тысяч людей.
Но зловоние шло не только от него. Пахло ранами и язвами, пахло потом и всеми болезнями, которые только знало человечество. Король моргнул. Ему показалось, что он видит запах — ядовитое желтое сгущение воздуха.
— Куда?
Дюжина кирасиров преградила им проход: высокие, спокойные солдаты в шлемах и броне, какой король не видел с тех самых дней в Праге. Король посмотрел на графа Худеница. Граф Худениц посмотрел на солдат. Солдаты посмотрели на короля. Кто-то должен был заговорить, должен был объявить о его прибытии.
— Его величество король Богемии, его светлость курфюрст пфальцский, — произнес король после долгой паузы сам, — направляется к вашему повелителю.
— Где его величество король Богемии? — спросил один из кирасиров. Он говорил на саксонском диалекте, и король вспомнил, что на шведской стороне воевало мало шведов — да и в датском войске почти не было датчан, и в Праге у ворот в свое время стояла только пара сотен чехов.
— Здесь, — сказал король.
Кирасир поглядел на него с ухмылкой.
— Это я. Его величество — это я.
Другие кирасиры тоже ухмылялись.
— Что вас забавляет? — спросил король. — Мы располагаем охранной грамотой, приглашением короля Швеции. Немедленно ведите меня к нему.
— Ладно, ладно, — сказал кирасир.
— Я не потерплю неуважения, — сказал кораль.
— Ну-ну, не волнуйся, — сказал кирасир, — пойдем, величество.
И он повел их через внешние круги лагеря во внутренние; с каждым шагом зловоние, казалось
Тут король увидел страшное. Сперва он глядел и не понимал, картина не поддавалась пониманию, но, если не отводить взгляда, увиденное складывалось в понятое. Он быстро отвернулся. Граф Худениц рядом с ним застонал.
Это были мертвые дети. Вряд ли кто-то был старше пяти, большинство младше года. Они лежали бледной кучей с пятнами светлых, карих и рыжих волос, а если присмотреться, у некоторых были открыты глаза; детей было сорок или больше, и воздух был темен от мух. Когда они проехали мимо, король почувствовал желание обернуться, он ни за что не хотел снова увидеть это и в то же время хотел; он удержался и не обернулся.
Они добрались до глубины лагеря, до солдат. Всюду стояли палатки, мужчины сидели у огня, жарили мясо, играли в карты, спали на полу, пили. Здесь все было почти обыкновенно, если бы не больные: больные в грязи, больные в сене, больные на фургонах — не только раненые, а люди с язвами по всеми телу, люди с бубонами на лице, люди со слезящимися глазами и слюнявыми ртами; многие лежали, неподвижно свернувшись, и неясно было, они уже умерли или еще только умирали.
Вонь стала совершенно невыносима. Король и его сопровождающие давно уже не отнимали рук от лица, они пытались не дышать, а когда вдохнуть все же становилось необходимо, хватали ртом воздух перед самыми ладонями. Короля снова мутило, он сдерживался изо всех сил, но становилось только хуже, и тогда он свесился с лошади вбок, и его вырвало. Тут же это случилось и с графом Худеницем, и с поваром, и с одним из голландских солдат.
— Все? — спросил кирасир.
— К королю обращаются «ваше величество», — сказал шут.
— Ваше величество, — сказал кирасир.
— Он все, — ответил шут.
Они отправились дальше. Король закрыл глаза, и это немного помогло, запах чуть ослабевал, если ничего не видеть. Но только чуть. Он услышал, как кто-то что-то сказал, что-то воскликнул, потом смех со всех сторон, но ему это было неважно, пусть над ним смеются. Только бы не чувствовать больше этого зловония.
И так, с закрытыми глазами, он добрался до королевского шатра в центре лагеря, окруженного дюжиной шведов в доспехах — лейб-гвардией короля, призванной отгонять недовольных солдат. Шведская корона вечно запаздывала с выдачей жалования. Даже если побеждать в каждой битве и забирать себе все, что найдется на покоренной земле, война оставалась невыгодным предприятием.
— Вот, короля доставил, — сказал кирасир, который их вел.
Охранники захохотали.
Король услышал, что к смеху присоединились и его солдаты.
— Граф Худениц! — произнес он своим самым резким повелительным тоном. — Пресечь дерзость!
— Слушаюсь, ваше величество, — пробормотал граф, и, как ни странно, это подействовало, бесстыдные свиньи замолкли.
Король спешился. У него кружилась голова, он закашлялся и долго кашлял, наклонившись всем телом вперед. Потом один из охранников раздвинул полог, и король со свитой вошли в шатер.