Тимур. Тамерлан
Шрифт:
— Помню.
— Когда мы выступили, с тем чтобы защитить город от Ильяс-Ходжи, именно у неё в доме оставил я своих жён и сыновей, дабы не подвергать их превратностям кочевой военной жизни.
— Это я понимаю, говори же дальше!
Тимур хотел было снова угоститься дымом кальяна, но раздумал.
— Когда мы отступали, у меня не было времени забрать свою семью с собой. Мне оставалось только уповать на то, что судьба помилует их, что Аллах послужит им защитой.
— И что же было дальше?
— И вот в один из дней, уже после того как висельники
Хуссейн недоверчиво и недовольно усмехнулся:
— Не хочешь ли ты сказать, что это спасение из Самарканда было делом рук Маулана Задэ?
— Именно это я и хочу сказать.
— Он солгал тебе, чтобы выговорить себе снисхождение!
— Но моя семья цела.
— Ну и что?
— То есть как «ну и что»?! Мои сыновья живы, а не мертвы, Хуссейн. Маулана Задэ мне так же отвратителен, как и тебе, но если мои жёны и мои слуги говорят, что это именно он позаботился об их безопасности в обезумевшем городе, я не могу не быть ему благодарен.
Хуссейн не знал, что возразить. После утреннего разговора с Масуд-беком он верил только в одну причину Тимурова споспешествования этому рябому висельнику: названый брат, почувствовав, что начинает уступать великолепному и более родовитому союзнику первенство в Мавераннахре, решил обзавестись союзником. А то, что Маулана Задэ — союзник сильный, было известно всем. Все эти хурдеки и абу бекры, вместе взятые, не стоили его одного. Бывший богослов обладал особенными способностями, вся степь была наслышана об отрезанных головах Буратая и Баскумчи. И если такой человек станет союзником Тимура, это будет сильный союз.
Именно такие мысли внушал своему дяде хитроумный Масуд-бек, признаний именно в таких замыслах хотел добиться Хуссейн от названого брата, направляясь к нему в шатёр.
История про спасённую семью несколько сбила его. Объяснение мягкого отношения Тимура к рябой гадине выглядело и понятным и убедительным. Разве он сам, великолепный Хуссейн, не поступил бы так же с человеком, оказавшим ему такую услугу?
— Согласись, Хуссейн, он многим рисковал. Весь город был настроен против нас, и если бы кто-то узнал, что Маулана Задэ спас от справедливой расплаты семейство эмира-предателя, ему пришлось бы худо, несмотря на все заслуги перед горожанами. Городская чернь не имеет представления о великодушии и чести.
Возразить на это было нечего, поэтому Хуссейн молчал. Лицо его опять покраснело.
— Я понимаю, какие мысли привели тебя ко мне, брат.
— Как ты можешь это понимать?
— Я давно тебя знаю, и все эти годы ты непрерывно находишься в венце моих размышлений. Мне вот что кажется: ты подумал, что я замыслил против тебя что-то чёрное, собираюсь сговориться с твоими врагами и нанести предательский удар в спину, дабы забрать себе всю власть над Мавераннахром.
Хуссейн изо всех сил старался скрыть, что ход его мыслей разгадан. Ему было немного стыдно за то, что мысли эти были
— И знаешь, почему это происходит?
— Что?
— То, что в сердце у нас, самых близких людей, может сыскаться место для чёрных подозрений, для мелкого недоверия, знаешь?
Хуссейн пожал плечами, предлагая говорить дальше.
— Потому что мы живём теперь в отдалении друг от друга. Расстояние рождает недоверие. И вот что я ещё понял, Хуссейн, и весьма горько мне было это понять, и не возрадовалось моё сердце от этого понимания. Раньше я считал, что настоящая дружба не требует доказательств. Она сама рождает доказательства. Мне не надо знать, хорошо или плохо то, что сделано, мне важно знать, другом или врагом сделано это.
— Это верные слова, Тимур.
Хозяин шатра разочарованно кивнул:
— Но теперь я с горечью вижу, что доказательства дружбы необходимы.
Хуссейн смущённо покашлял, как человек, ставший причиной чьего-то разочарования.
— Ты шёл ко мне, Хуссейн, чтобы обвинить меня в том, что я совершил преступление против нашего союза, против нашей давнишней дружбы, я же припас и сейчас предъявлю тебе доказательство того, что моё отношение к тебе не изменилось. Что я по-прежнему верен всему сказанному и всему сделанному совместно.
— Доказательство?
Тимур позвал слугу, тот позвал Байсункара, Байсункар послал стражников, и те привели в шатёр одноглазого купца, тайного посланца Кейхосроу, владельца Хуталляна.
Когда тот притерпелся к полумраку, царившему в шатре, и увидел, кто перед ним находится, то с глухим стоном рухнул на пол.
Хуссейн, повернувшись к Тимуру, спросил:
— Кто это?
— Он сейчас сам скажет.
Один из стражников ударил древком копья лежащего в копчик, тот глухо простонал, но остался в прежней позе.
— Поднимите его! — велел Тимур.
Двое дюжих воинов схватили купца за плечи, оторвали от ковра.
— Подведите его поближе, эмиру Хуссейну плохо видно.
Хуссейн, наклонившись вперёд, внимательно всматривался в лицо перепуганного человека.
— Может быть, тебе легче будет его узнать, когда я сообщу тебе, откуда он прибыл?
— Так откуда?
Хуссейн не отрывал взгляда от того, кто трясся перед ним и истекал пбтом ужаса.
— Из Хуталляна.
Злейший враг владетельного Кейхосроу на мгновение повернулся к Тимуру, потом снова обратился внимательным, даже можно сказать, пронизывающим взглядом в одноглазого.
— Это правда?
Тот молчал.
— Говори же! Молчание тебя не спасёт. Если я решу, что тебя надо убить, тебя убьют и молчащим.
Но одноглазый продолжал беззвучно висеть на руках стражников.
— Я знаю много способов развязывать людям языки, и, клянусь Всевидящим и Всемогущим, я познакомлю тебя со всеми этими способами. Ты хуталлянец?
Купец едва слышно проскрипел:
— Да...
Хуссейн закрыл глаза и шумно втянул воздух широко раздутыми ноздрями.