«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
Пришли мы на Голубиху, ну — в дом к мельнику. Снял он мокрую одежду, сапоги. Надел на себя мельниково, что нашлось. Чай пить, конечно, сели. И вот что ему приключилось. Сел он, значит, у дома того, у Козырихи-то. Крылечко старое. Ждет меня, отдыхает. И слышит — из дому-то пустого женский голос говорит: «Федя, Федя, да иди же сюда».
Грибов как бросится бежать, да в реку. Выскочил — да в гору. Вот и встретил меня. А его-то Федя звать, вот что.
А после того, как одежда его высохла, он, значит, Грибов-то, не хотел более оставаться. И уговорил самого хозяина, чтоб ему лошадь он запряг и на машину, значит, на станцию его отвез. Ну, до станции Рязанцево двенадцать верст. Собрались, поехали.
Я веткой хрустнул или что — как застучит в доме!.. Смотрю — камень около меня в землю ударило. Я уперся оземь рукой, встать хотел. А под рукой-то ягдташ барина Грибова, что обронил. Я взял его да скорее на мельницу.
Пришел это я опять на Голубиху, вошел в дом. Ягдташ припрятал. Помольцы сидят за столом, чай пьют. Ну, и я с ними сел. Помольцы серчают, говорят: «Хозяин уехал, работник ушел. Самим засыпать помол, нешто это дело».
Только гляжу — работник пришел. Вот парень — красавец!
— Чего, — говорит помольцам, — чайники. Идем засыпать помол…
Помольцы пошли. Сижу я один. Поглядел тихонько в ягдташ барина: там папиросник золотой, духи и деньги золотые. Забыл, знать… Что такое, думаю. Схоронил его опять на печь. Работник пришел, говорит:
— Герасим. А что это барин твой, что на Козырихе испужался-то, ружье потерял?
— Потерял.
— А ежели я найду, даст он мне что али нет?
— Даст, — отвечаю. — Он богатей.
— Деньги мне больно нужны, — говорит работник. — Потому мне жениться пора. А то что? Одежи нет. Купил бы. А то обормотом ходишь.
Но только я спать ложиться хотел, как приехал хозяин. Кричит работнику: «Федор, распрягай. Отвез я барина Грибова. Эх, и напугался он. Сказал: скажи, говорит, кто ружье найдет и сумку, награду дам хорошую».
И что же вы думаете, Федор-то, работник, рано утром, я еще спал, принес ружье-то, Грибова, счастье свое. Мельник, хозяин, говорил мне: «Федор в Покрове сватал, да отец не отдает; парень, говорит, настоящий, красавец, только гол, не по плечу нам». У отца-то лавка в Покрове.
— Так вот они, какие русалки в дом-то Федю звали, — сказал Герасим и смеется. — Поняли али нет?
Утром мы проснулись рано. Герасима уже не было. Мы с доктором ушли в лес. Тишина, оголенность. Кое-где чирикнет снегирь. Мрачен лес в ожидании зимы.
Возвращаясь к дому, услышали смех. На крыльце стоит Василий Сергеевич и кричит уходящему Герасиму:
— Три подводы! Да чтоб буфетчик послал в Покров весь буфет, что у него есть.
У ног Василия Сергеевича — гончие собаки обнюхали мою собаку Феба. Мы зашли в дом.
— Здравствуйте, простите, заехали к вам, — сказал охотник Грибов, вставая из-за стола. — Конечно, по охоте всякое бывает.
Гоняли гончие зайца. И труба далеко, по осенним лесам, разносила призывной звук. Под обрывом, у речки, охотники смотрели на страшный дом. Грибов рассказывал нам с русалкой происшествие.
В Покрове, в доме Баторина, тем временем Василь Сергеевич, опоясанный полотенцем, со строгим таким лицом говорил дьякону:
— Грибов все жертвует, на всю свадьбу.
На столе, покрытом белой скатертью, стояли иконы и чаша с водой. В задней комнате высокая,
— Поверьте, папаша. Вот как я счастлив, что жив остался и в своем уме. От русалки-то, от той…
И он добродушно и весело подмигнул невесте.
— Дело так перевернулось: я жив и фабрика при мне. А то — утопленником был бы. За счастье жизни решил человека осчастливить: Федор — парень-душа, а приданое за ним — мое.
Одетый в синюю поддевку, держа за руку, в дом ввел Василь Сергеевич работника Федора. Он и невеста встали перед отцом и матерью на колени и заплакали. За голенище сапога Грибов сунул работнику Федору золотой:
— Вашему русаленку на зубок…
Благословляли жениха и невесту иконами. Дьякон запел, началась помолвка.
На свадьбе Федора с его русалкой охотники, Герасим и псковичи, сидели отдельно от гостей, своей компанией. Грибов пил за всех охотников, которые понимают жизнь, потому что она там, внутри, глубоко сидит, и всякое такое, что в добро обращается, душу тешит, злая нечисть прочь идет, «а потому — выпьем за председателя Московского общества охоты [453] имени императора Александра II, ура!»
453
Московское общество охоты — основано в 1862 г.; общественная организация, существовавшая на членские взносы и добровольные пожертвования. Общество проводило охоту с привлечением царствующих особ во главе с Александром III, чье имя впоследствии и получило.
— Ура! — кричали все.
Председатель общества был толстейший человек, плясал с Василием Сергеевичем. Оба расходились и сходились и говорили в такт, строго:
Ходи, ходи, ходи, ходи, Ох, пить будем И гулять будем, А смерть придет, Помирать будем. Ходи, ходи, ходи, ходи…Что-то особенное было в этой помолвке, в этом празднике. За столом прямо, и чинно, и строго сидел работник Федор и невеста его Софья! И кругом — русские лица крестьян и деревенских женщин, мельника, священника, дьякона и этих богатых купцов-охотников. Мне казались чем-то давним и бревна дома, и леса, и осенняя ночь, и ладный работник Федор, и невеста его, — все открывалось для меня несказанной красотой и тайной.
Собаки и барсук
Замечательный народ охотники, и все они очень разны, но в одном пункте одинаковы — это когда начинаются рассказы про охоту. Так как я тоже был охотник, то, сознаюсь, любил про охоту поговорить. Не знаю, как другие, а я, рассказывая разные случаи, немного привирал. Такая экзажерация [454] находила на меня, чтобы рассказ выходил ярче. Все грешили тем же, и знали все, что привирают, но уж так водилось.
454
От фр. exag'eration — преувеличение.