Тобой расцвеченная жизнь
Шрифт:
Я мычу нечто нечленораздельное, сглатываю, хриплю, откашливаюсь — в общем издаю целое множество ничего не значащих звуков, лишь бы только не сказать то единственное, что так и рвется с моего языка: люблю тебя, Патрик, как же я люблю тебя!
12 глава
Глава 12
В один из ближайших выходных дней я запасаюсь садовыми перчатками и секатором, намереваясь привести в порядок клумбы перед домом семейства Коль. Я задумала это еще в день похорон, когда смотрела на унылое запустение, от которого тревожно
Мое сердце нынче вообще не в порядке: Патрик, Линус и старики Коль поочередно вызывают в нем то одну, то другую гормональные бури, последствия которых неизвестны даже мне самой.
Порой я полночи ворочаюсь в постели, не находя себе места...
Иногда я даже не могу есть.
Например, прошлой ночью я проснулась от криков Линуса: он звал маму и заливался горючими слезами. Я успокоила его, как могла, и забрала с собою в постель — он затих, уткнувшись носом в мое плечо, и я долго лежала, пялясь в темный потолок и боясь пошевелиться. От неудобной позы занемело все тело... и сердце, кажется, тоже. Я не знаю, что будет дальше между мной и Патриком — я просто не хочу об этом думать — я в первую очередь волнуюсь за брата. Он, наконец, осознал, что мама может не вернуться...
Мы выходим с ним рано утром, рассовав по карманам целый пакетик жевательных конфет, и уплетаем их всю дорогу, оглашая притихшие, сонные улицы веселым перезвоном наших голосов.
Линус рассказывает мне, как мама водила его кататься на каруселях и как ему понравилось летать вверх-вниз, подобно самолету — я обещаю покатать его на пони. Говорю, что это ему понравится никак не меньше каруселей, и Линус радостно мне улыбается.
Наконец мы подходим к дому моих бабушки с дедушкой (я все еще пытаюсь свыкнуться с этой мыслью), и я толкаю калитку... В мои планы не входит будить их нашим ранним визитом, и поэтому мы с братом беремся выдергивать сорняки, развлекая друг друга пересказом волшебных сказок. На сказке про Рапунцель, когда гора травы достигает размеров маленького Эвереста, калитка за нами хлопает, и фрау Коль, удивленно вскинув посеребренные возрастом брови, всплескивает руками:
— Что это вы тут делаете, ребятки? Вот удивили так удивили...
— Мы делаем красоту! — заявляет Линус, светя дыркой на месте передних зубов.
— Красоту? — улыбается фрау Коль. — Ну так это дело хорошее, а за хорошее награждать надо... Вы завтракали? Я вчера пирожки с повидлом пекла. Хотите?
Линус машет чернявой макушкой, и фрау Коль, отперев входную дверь, приглашает нас в дом. Я стаскиваю перчатки и следую за ней.
— Мы думали, вы еще спите, — произношу я, проходя на уже знакомую мне кухню.
— Нет, я была на могиле Тобиаса, — совсем тихо отвечает старая женщина. — Полила там цветы да с ним поговорила... При жизни нам редко это удавалось.
— Мне очень жаль, — только и могу прошептать я, но фрау Коль отмахивается:
— Не бери в голову, девочка. Давайте лучше чай пить!
— А где ваш муж? Разве его тоже нет дома? — любопытствую я, подавая Линусу золотистый пирожок с повидлом.
Старушка одаривает меня «букетом» из вскинутых к небесам глаз и насмешливой
— Ингольф у себя в мастерской, — говорит она мне. — Когда была моложе, ревновала его к столярному станку. — И другим тоном добавляет: — Со смерти Тобиаса он там днюет и ночует. Работа помогает ему забыться... Каждый скорбит по-своему, милая, каждый скорбит как может... Подливай еще кипяточку, не стесняйся.
Потом долго глядит вглубь своей кружки с чаем и наконец произносит:
— Хорошо, что вы решили навестить нас с Ингольфом... Приходите почаще. Мы с ним теперь совсем одни остались и навещать нас больше некому.
Это печальные слова, и я вдруг отзываюсь на них совсем неожиданным:
— У нас с Линусом тоже никого нет.
— А как же ваша матушка? — удивляется фрау Коль. — Разве не ты говорила, что она лишь на время оставила мальчика на тебя...
— Я солгала, — признаюсь честно, отпивая глоток ароматного чая. — Мама больше не вернется...
Старушка глядит на меня с такой жалостью во взгляде, что мне становится не по себе. Может, не стоило ей признаваться: вдруг это каким-то образом дойдет до Патрика... Хотя, если подумать, он с Колями не в ладах, так что, наверное, и бояться нечего, а поделиться с кем-то хотелось. Так пусть же это будет фрау Коль, моя родная бабушка, если подумать.
— Ох, милая, это так грустно... Как такое могло произойти?
— Я не знаю, — качаю головой. — Меня она тоже в свое время бросила... Долгое время я ненавидела ее за это, но теперь ненависть ушла — пусть живет как хочет. Мне все равно. Лишь бы Линус смог скорее забыть о ней...
И тут старушка говорит:
— Знавала я одну девицу, Ясмин Мессинг, — она жила тут в Виндсбахе — которая тоже бросила своего ребенка на чужих людей... Сердце разрывается, когда думаешь о таком! Бедняжки мои, хотите еще пирожков? У меня тут много, не стесняйтесь.
Упоминание имени матери заставляет меня крепче стиснуть свою чайную кружку — еще чуть-чуть и она брызнет осколками... Я почти жду этого, если честно. Но кружка выдерживает...
Моя собеседница между тем решает сменить тему разговора и, похоже, хватается за первое, что приходит ей в головe — в общем хватается за мой сарафан:
— Ева, ты никак сама шьешь себе вещи... Я еще в прошлый раз обратила на это внимание. Мне очень нравится твой сарафан!
Я подтверждаю, что ее догадка верна, и тогда фрау Коль произносит следующее:
— Моя матушка тоже была искусной швеей: с помощью иголки и ниток просто чудеса творила. Весь город бегал к ней на примерки! Хорошее было время.
Не может быть, вспышкой проносится в моей голове, и я не нахожу ничего лучшего, как поперхнуться собственным чаем. Моя прапрабабушка была швеей! Значит, все это может быть правдой: имя на клочке белой бумаги, мой отец и мои бабушка с дедушкой... Наверное, я все еще боюсь в это поверить (вдруг мама имела в иду что-то другое), все еще оберегаю себя от разочарования, но эти слова... Может быть, я не просто так научилась хорошо шить, возможно, это гены моей прапрабабки дают знать о себе! Эта мысль вызывает у меня улыбку.