Тобой расцвеченная жизнь
Шрифт:
— Мне надо! — кричу я в голос, и Патрик, кажется, лишь убеждается в моем психическом нездоровье. — Мне надо, понимаешь, — добавляю я тише, и мужчина кивает.
Хорошо, поезжай. — И достает свой сотовый: — Я позвоню Ингольфу...
Пока он говорит по телефону, я наклоняюсь к Линусу и шепчу ему что-то успокаивающее: моя несдержанность испугала его, должно быть, он полагает, что я сержусь на него за побег, только это не так... Дело в другом.
Дело в моей матери...
— Ингольф сейчас подъедет и подбросит
— Обещаю.
Тогда он выпускает мою руку, и я стремительно иду прочь, борясь с острым желанием оглянуться и молить его о поддержке... Только я не могу — мне надо одной пройти через это. Без Патрика... Без никого.
14 глава
Глава 14.
Я хорошо помню дорогу до Бромбахзее, так как Килиан дважды возил меня загорать на его песчаных пляжах: в первый раз после клубничного поля и снова... когда уже не решался даже пытаться поцеловать меня. Тогда с нами были его друзья по университету...
И вот я снова еду той же дорогой...
Выворачиваю руль с диким неистовством, словно сломав его, могу утишить бурю в своем сердце... Не получится: сердечные бури не поддаются физическому воздействию! Но я все равно истязаю руль Патриковой машины — да простит он мне это необоснованное варварство! — и доезжаю до места за рекордные двадцать минут... Втискиваю свою старенькую «тайоту» на пятачок пустого места на платной парковке и иду в сторону трейлерного парка: тот расположен прямо вдоль озера, огороженный забором из сетки рабицы и вроде как не предназначенный для прогулок праздношатающихся субъектов, вроде меня... Я бросаю беглый взгляд на ярко отливающее синевой и искрящееся солнечными бликами озеро перед собой, потом делаю глубокий вдох и... вхожу в зону кемпинга с гулко грохочущим сердцем.
Мамы здесь может и не быть, я осознаю это достаточно хорошо, но все же не могу избавиться от выматывающего душу волнения: а вдруг... Прохожу одну, вторую, третью линию автодомов: люди смеются, переговариваются, поглощают нехитрую пищу, машут мне руками, словно давней знакомой — все, все они кажутся такими счастливыми, а я едва могу дышать. Наверное, со стороны я похожа на серийного убийцу, высматривающего свою несчастную жертву: лицо неживое, застывшее в восковой неподвижности — страшное. По крайней мере именно так я его и ощущаю...
Четвертая, пятая, шестая линии автодомов — мамы я не вижу. Отчаяние начинает постепенно одолевать меня, и тут я слышу этот смех... Громкий, с легкой хрипотцой на выдохе. Ясмин. Так смеялась Ясмин, моя мама, я это помню. Ноги, приросшие было к гравиевой дорожке, устремляются вперед по направлению этого смеха... Я вся — оголенный нерв и удесятеренный в разы слух.
Моя мама тут — Линус был прав. Он не ошибся...
Мама.
Она стоит у видавшего вида кемпера с черным росчерком
Я перестаю дышать.
Мама так изменилась и осталась прежней одновременно: все тот же завораживающий смех, но, боже мой, насколько изменившееся лицо... Обрюзгшее, утратившее яркие краски лицо сорокалетней женщины с броско накрашенными губами, которые словно стремятся возместить недостаток цвета в ее вылинявше-поблекших глазах.
— Деточка, хочешь присоединиться? — замечает меня, наконец, мамин ухажер и одаривает маслянистым взглядом своих насмешливых глаз.
И тогда мама тоже замечает меня...
Ее глаза, в окружении сеточки тонких морщин, вспыхивают на мгновение и гаснут, словно далекие звезды из другой галактики, удивление сменяется принятием — и вот она уже раскидывает руки, как бы приглашая меня броситься к ней в объятия... И делает это так естественно, словно и не было наших девяти лет разлуки, словно мы с ней расстались только вчера, когда она отвела меня переночевать у подруги... Не могу в это поверить, но и противиться притяжению этих рук не могу тоже: срываюсь с места и зарываюсь носом в мамины волосы, пахнущие персиковым шампунем и толикой никотина.
Это почти как сон, наполненный яркими красками лета и запахами стоялой воды, древесного угля и свежесваренного кофе...
Мама.
— Здравствуй, принцесса! — незнакомка с лицом моей матери щиплет меня за щеки и улыбается с такой беззастенчивой открытостью, что я сама вдруг начинаю испытывать вину за те годы ненависти, которые у меня были по отношению к ней. Подумаешь, бросила свою одиннадцатилетнюю дочь — да разве есть в этом хоть что-то особенное, да бросьте вы, право! Это ведь так естественно.
— Здравствуй, мама.
Парень с голым торсом автоматически куда-то испаряется, и вот мы уже входим в трейлер с черной молнией по боку, и мама предлагает мне чашечку кофе. Я соглашаюсь — не потому что хочу ощутить горечь от свежезаваренного напитка, нет, горечи мне нынче хватает и в жизни, просто мне необходимо успокоиться, осознать наконец, что мама... живая, из плоти и крови... стоит предо мной и готовит нам утренний кофе с размеренной неспешностью разморенной солнцем отпускницы.
— Как ты меня нашла? — интересуется она как бы между прочим, засыпая молотые кофейные зерна в почерневшую от долгого использования турку и пристраивая ее на походной печке.
— Случайно... Линус проговорился.
— А... Ясно.
Мне так много хочется ей сказать, что я не знаю, о чем спросить в первую очередь, мысли скачут, обгоняя одна другую...
— Мама, почему ты меня оставила?
Как же долго я мечтала получить ответ на этот вопрос, и вот, задаю... с дрожью в голосе. Ясмин даже не оборачивается, продолжая колдовать над своим угольно-черным напитком, от одного запаха которого у меня уже кружится голова. Наверное, потому что я сегодня не завтракала... и перенервничала... и вообще...