Точка опоры
Шрифт:
Подошли к двери. Надежда Константиновна постучала молоточком.
– Как вы добрались? Без языка через всю Европу!
– В Дрездене Тетка адресок дала. Велела кланяться.
Послышался частый-частый стук шагов вниз по лестнице, и дверь распахнулась.
– Посмотри, Якоб, кто к нам приехал!
– сказала Надежда, пропуская гостя впереди себя.
– О-о! Вот нежданная радость!
– Пожав руку гостю, Владимир Ильич подхватил его под локоть.
– Входите, входите, товарищ Богдан!
В комнате, не сводя восхищенных глаз с его лица, засыпал вопросами. Сначала о побеге, о переходе границы,
– Ну, а с семьей не повидались?
– спросила Надежда Константиновна, воспользовавшись малейшей паузой.
– Да, о семье, - подхватил Владимир Ильич.
– Не завернули в Питер?
– Не рискнул. После побега было очень трудно.
– Иван Васильевич сдержал вздох.
– Хотя о жене ужасно тревожился. Вот и сейчас...
– Семья у вас!
– Владимир Ильич дотронулся рукой до плеча гостя. Как, вы даже не слышали, что у Прасковьи Никитичны, - так, помнится, вашу жену зовут?..
– Эдак!
– Иван Васильевич выпрямился на стуле, глаза его засияли. Сын или...
– Дочка!
– Владимир Ильич пожал ему руку.
– Поздравляю! От всей души!
– Лидочкой звать, - добавила Надежда Константиновна.
– Мы написали в Питер, чтобы помогли им.
– Спасибо!
– Бабушкин обеими руками хлопнул себя по груди.
– Вот радость-то какая!.. А я думал: не приключилось ли беды? Могли ведь Пану в тюрьму упрятать. За хранение нашей литературы. Тайничок-то в Москве был не особенно надежный. Знал, что время-то у Паны подходит, а если в одиночке... Всякое бывает при родах, могла и не вынести. Лидочка, говорите? Праздник на душе!..
– А у нас нет ничего, - проронила Надежда Константиновна.
– Ради бы такого случая...
– Я схожу.
Владимир Ильич встал, но Иван Васильевич удержал его за руку:
– Не надо сейчас. Душевное слово всего дороже.
Надежда Константиновна ушла в кухню варить обед, и вскоре даже в столовой запахло керосинкой.
Владимир Ильич сказал, что завтра с утра у него свободные часы и он покажет гостю город. Первым делом они купят цветы и отправятся на могилу Маркса. Бабушкин кивнул головой - он и сам собирался завести разговор об этом.
– Побываем в палате общин, - продолжал Владимир Ильич, - послушаем буржуазных говорунов. Златоустов! Я, как смогу, буду переводить. Потом заглянем в типографию, в дом, где когда-то выступал Маркс, проедем в пролетарский район. Со временем поприсутствуем на каком-нибудь рабочем собрании.
– Все, все интересно для меня. Если это не помешает вашей работе... Да мне бы и самому какую-нибудь немудреную работенку. Долго я не задержусь тут, а без дела не могу.
– Немудреную?
– прищурился Владимир Ильич.
– А по-моему, вам необходимо заняться именно мудреной работой, к тому же крайне необходимой. И по вашей специальности.
– Что-то не пойму... Слесарем на завод?
– Зачем же слесарем? Стоило ли ради этого приезжать в Англию? Владимир Ильич слегка приподнял указательный палец.
– Я имею в виду вашу новую специальность публициста!
– Ну уж, вы... Так громко... Какой же я...
– Не прибедняйтесь, Иван Васильевич, это вам не к лицу. Да, милый человек, не к лицу. Впрочем, вы это сами понимаете.
– Заметки в "Искру" писал,
– После того, как вы в приложении к "Искре" дали блестящую отповедь либеральным народническим брехунам, вы - публицист. Страстный, глубоко принципиальный, партийный публицист! И работа для вас есть благодарная. Уверен - она придется вам по душе. Знаете, с чего начался литературный путь Максима Горького?
– снова на секунду прищурился Владимир Ильич.
– А вот послушайте. Было это, если мне не изменяет память, в девяносто втором году. Пришел он в Тифлис. Там его приютил один политический ссыльный. Послушав его устные рассказы, положил перед ним стопочку бумаги и сказал: "Пиши. Пока не закончишь рассказ, не выпущу из комнаты". И под этим домашним арестом Горький написал свой первый рассказ "Макар Чудра". Вот и мы последуем этому примеру.
– Но я же... Горького из меня не получится.
– И не надо никакого подражания. Просто вы опишете свою жизнь. Начиная с детства. День за днем. Рабочую среду, участие в кружках, работу агента "Искры".
– Так много...
– Будет хорошо, если получится много. Со всеми подробностями. А у вас получится. Заплатим из партийной кассы. Со временем издадим книгу. Договорились?
– Ну что же... Попробую...
– Не попробуете, а напишете.
Той порой раздражающий ноздри запах керосинки уступил место аромату мясного супа, и Надежда Константиновна пригласила к столу. Гостю и мужу налила в тарелки, а себе в кружку. Бабушкин похвалил суп, обильно приправленный луком, Владимир Ильич сказал, что давно такого не ел (Надежда, помня о его катаре, редко варила с луком).
За обедом, по-английски поздним, а потом и за чаем вспоминали Питер, Невскую заставу, общих знакомых с заводов Шлиссельбургского тракта...
Была уже ночь, и Бабушкин изредка посматривал на окно, выходившее на едва-едва освещенную Холфорд-сквер. Перехватив его взгляд, Владимир Ильич сказал:
– Жить вы будете в коммуне. Нет, нет, вы никого там не стесните. Там у нас одна комната для приезжих. Я провожу вас. Тут недалеко.
– А не поздно?
– сказала Надежда Константиновна.
– Может, сегодня и у нас...
– Коммунары, ты сама знаешь, угомоняются далеко за полночь.
– А утрами спят, как актеры. Вы, Иван Васильевич, завтракать приходите к нам. Будем ждать.
Для коммуны была снята на двух этажах квартира из пяти комнат. В одной жила Засулич, в другой - Мартов, в третьей - Алексеев. Четвертую комнату приберегали для приезжих. В пятой, самой большой, была столовая с камином, в котором из-за отсутствия дров и угля еще ни разу не разводили огня, Мартов нередко с сожалением посматривал на него, прищелкивая языком:
– Эх, шашлычок бы!..
И разводил руками: не разламывать же для камина стулья. Владелец дома и без того подозрительно относится к ним - для него австрийским полякам-эмигрантам; даже квартирную плату потребовал за три месяца вперед.
Вот в эту-то квартиру, точнее - в столовую, и привел Владимир Ильич Бабушкина и, едва перешагнув порог, приостановился перед тучей дыма.
– Ну и накурили вы, друзья! Дышать нечем.
– Обвел глазами лица жильцов, показавшиеся ему лиловыми.
– Принимайте гостя! Вернее, нового товарища по коммуне.
– И отрекомендовал: - Иван Васильевич Бабушкин.