Точка опоры
Шрифт:
А через два дня получили письма из Пскова о печальных новостях: Лапоть в Петербурге брошен в крепость до тех пор, пока не пожелает отвечать на допросах. Ему грозят судебной палатой, которая может приговорить к каторге. Он просит дать указание, как ему держаться.
Касьян (он же Аркадий), арестованный с паспортом потомственного почетного гражданина А. А. Моторина, не сознается в личности. Для опознания его на очной ставке привезли из ссылки Любовь Николаевну Радченко, жену брата Степана, освобожденного из Лукьяновки за отсутствием улик.
2
Перед Владимиром
"Молодцы волжане!
– похвалил он в душе земляков.
– Обзавелись своей литографией!"
В первой листовке комитет сообщал, что прибыли судьи Московской судебной палаты. Для Нижнего - вещь небывалая!
Будут судить Петра Заломова и других участников первомайской демонстрации в Сормове.
Кому же вверялась судьба тринадцати рабочих? За судейским столом кроме сановников в расшитых золотом мундирах будут восседать губернский и уездный предводители дворянства, городской голова и старшина одной из волостей Нижегородского уезда. Простых рабочих, поднявшихся на защиту своего человеческого достоинства и существования, собрались судить их классовые противники, и Нижегородский комитет заявлял:
"Пусть наши враги, чуя свое поражение, прибегают к последним отчаянным средствам - строгости и насилию, пусть думают они в жалком ослеплении побороть этими мерами революционное движение в России, мы, товарищи, глубоко убеждены, что его не остановить ничем... Свобода не дается даром, это путь долгой и неустанной борьбы. Воспоминание о товарищах, которых ждет на днях суд и наказание, воодушевит нас и даст нам новые силы. Мы смело бросимся в борьбу, не боясь жертв, и так же твердо, как верим мы, что завтра взойдет солнце, так же уверены мы в том, что победа будет за нами".
Палата заседала в огромном трехэтажном здании окружного суда.
Кроме полицейских был вызван и расположился внизу взвод солдат. На улице цокали копыта конных жандармов.
Во время допроса знаменосца Петра Заломова член палаты Мальцев задал вопрос:
– Вы говорите, что все три знамени вы приготовили сами. На первом была надпись: "Да здравствует восьмичасовой рабочий день!" Так?
– Да.
– На втором: "Да здравствует социал-демократическая рабочая партия!"?
– Да, эта надпись.
– А на третьем: "Долой самодержавие. Да здравствует политическая свобода!" Вы говорите, что вы хотели улучшить экономическое положение рабочих. Почему же вы сделали третью надпись? Из этого положения она не вытекает.
И Петр Заломов, отвечая на вопрос, перешел к обвинению:
– Я сделал третью надпись потому, что рабочие ничего не могут добиться при существующем порядке правления. Действие скопом тоже запрещено. Поставив на знамени девиз: "Долой самодержавие", я желал политической свободы, которая обеспечила бы достижение рабочими своих интересов. Политическая свобода необходима взамен самодержавия и потому, что отдельная личность имеет менее влияния на закон, чем целые классы, а при теперешнем положении это невозможно: интересы рабочих никем и ничем не защищаются. Участвуя в демонстрации, я сознательно действовал.
Так
...Вторая листовка оказалась огромной. В ней были воспроизведены речи обвиняемых. Первая речь - Заломова. Он говорил целый час. Владимир Ильич начал читать:
– "Виновным себя не признаю. Считаю себя вправе участвовать в демонстрациях..."
Надежда принесла чай.
– Выпей горячего. Погрейся. С обедом сегодня мама немножко запоздает.
Он придержал руку жены.
– А ты читала?
– указал глазами на листки.
– Не успела. У меня, ты знаешь, корректура...
– Блестящая речь Петра Заломова на суде! Помнишь, Зинаида Павловна рассказывала о нем?
– Как же не помнить? "Слесарь. Крепыш. Одним словом, Микула Селянинович. Успел закалиться в пролетарском котле".
– Да. И в душе он подлинный богатырь. Такие не сгибаются - побеждают! Хотя и сослали их на вечное поселение, но "вечность" будет недолгой.
– Пей чай-то. Пока не остыл.
– Я - по глоточку.
– И опять придержал руку Надежды.
– Сейчас дочитаю, прочтешь ты - и в набор.
Петр Андреевич, сын безземельного крестьянина, работавшего на заводе, речь свою начал неторопливо, издалека:
– Семья у нас была большая, кроме меня было семеро детей, был и дедушка. На него смотрели как на обузу, как на лишний рот...
Председательствующий позвонил:
– Подсудимый Заломов, не вдавайтесь в излишние подробности, говорите ближе к делу.
– Это все относится к делу, - возразил Петр Андреевич и продолжал вдаваться в подробности бедственной жизни рабочих и всяческого притеснения хозяевами, чиновниками, полицией и всем существующим строем.
– Я знал ту статью закона, по которой вы меня судите, я знал, что меня сошлют на каторгу, но я желал принести жертву, хотел всю душу отдать за рабочих, чтобы потом, после меня, им жилось получше.
– Вот это напрасно, - возразил Владимир Ильич, опустив ладонь на листовку.
– Не после вас, Петр Андреевич, а чтобы и в а м жилось лучше. Ждать-то недолго.
Прочитав речи других сормовских рабочих, превратившихся тоже из обвиняемых в обвинителей, Владимир Ильич написал заголовок: "Нижегородские рабочие на суде" и сделал надпись для наборщика: "Ф е л ь е т о н и с е й ч а с ж е в отдельный оттиск".
Фельетонами в ту пору называли нынешние газетные подвалы, которые ставят под чертой в нижней части страницы.
"Фельетон" заверстали в No 29 "Искры", на второй, третьей и четвертой полосах. Владимир Ильич написал к нему краткое предисловие: "Пример Заломова, Быкова, Самылина, Михайлова и их товарищей, геройски поддержавших на суде свой боевой клич: "Долой самодержавие", воодушевит весь рабочий класс России для такой же геройской, решительной борьбы за свободу всего народа, за свободу неуклонного рабочего движения к светлому социалистическому будущему".
И тут же принялся за передовую для этого номера. Но прежде чем перейти к речам заломовцев, написал о громадной стачке в Ростове-на-Дону, назвав ее "битвой" за политическую свободу.