Точка опоры
Шрифт:
Анна снова спросила, как пройти к Баранским, и хозяйка пальцем поманила ее к окну.
– Вон пройдешь этим переулочком, там за голубым домом повернешь направо... Но это уж после, без обеда я тебя, голубушка, не отпущу...
...Дома в Томске деревянные, в центре города двухэтажные, украшенные резьбой. Наличники, карнизы, парадные крылечки - все в деревянных кружевах. Видать, искусные тут плотники да столяры!
И голубых домов не пересчитаешь. Отчего полюбилась сибирякам голубая краска? Уж не оттого ли, что
Железная дорога чуть не до самой станции стиснута вековыми кедровниками, о которых соседи по купе разговаривали с гордостью.
Прежде чем пойти к Баранским, Анна решила познакомиться с городом. По Миллионной улице поднялась к университету, постояла, любуясь его белым фасадом. Вспомнила, что борьба за открытие университета в Сибири увенчалась успехом в 1888 году, когда Володе не разрешили поступить ни в один из российских университетов и запретили выезд за границу для продолжения образования. В семейных разговорах называли новый университет, но тут выяснилось, что в нем пока только один факультет - медицинский. Если бы юридический... Анна пошла по аллее молодой березовой рощи перед университетом. С прямых, как свечки, деревьев тихо падали на землю золотистые листья.
От университета направилась к собору. Стены его возвышались, как крепостные бастионы. На колокольне звонарь не спеша подергивал веревки, сзывая богомольцев на вечернюю молитву.
Прошла мимо трехэтажного - самого большого в Томске - здания Управления железной дороги, протянувшегося на целый квартал. Тут работает Марк, и город показался знакомым, приятным.
Сердце Анны было спокойно, - здесь не тащились за ней филеры, так раздражавшие в свое время в Петербурге и Москве.
2
– Анюта!
– Высокая девушка с копной волос, собранных на затылке в большой узел, обняла гостью, едва та успела перешагнуть порог. Наконец-то приехала! А Марк Тимофеевич заждался.
– Здравствуй, Надюша!
– Анна поцеловала девушку.
– Заждался, говоришь? А самого нет дома...
– Приедет не далее как завтра. Да, завтра, - подтвердила Баранская. Уж мы-то знаем...
Ее брат, высокий двадцатилетний парень с волнистыми волосами и подкрученными усиками, принял шубу гостьи, повесил на вешалку, смастеренную из рогов косули, и, повернувшись, представился с легким поклоном:
– Николай.
– Большой, - добавила шепотом сестра.
– Для полного знакомства.
Анна протянула руку тыльной стороной кверху, но парень не стал целовать, а так даванул своей громадной ручищей, что гостья вскрикнула:
– Ой, пальцы!
– Извините, - снова поклонился Николай, выпуская ее руку.
– По привычке...
Анна потрясла пальцами:
– Не рука у вас, а... медвежья лапища!
– Да уж такой уродился... нескладный.
Пока гостья близоруко поправляла волосы перед зеркалом в передней, Надежда незаметно
– Сестра Ленина!
– О-о!.. Что же ты не предупредила? Пришли бы товарищи.
– Подживи, Коля, самовар, - попросила брата.
– Ты это ловко делаешь.
– А гостью подхватила под руку.
– Проходи, Анюта! Не виделись мы с тобой целую вечность!
– Годков шесть.
Сидя на диване, Анна присмотрелась к лицу девушки.
– А ты по-прежнему прекрасно выглядишь!
– Ой, что ты... Постарела я. Возле глаз гусиные лапки... Ну, не в этом дело. Как твоя мама? Сестренка? Брат? Старший, конечно. Младшего я не знаю...
Анна едва успевала отвечать. А когда начала рассказывать об отдыхе в Логиви, Надежда Николаевна перестала засыпать вопросами - вслушивалась в каждое слово. Потом, положив горячую ладонь на руку гостьи, сказала:
– А у меня и сейчас перед глазами питерский Старик. И голос его как бы слышится. С такой приятной картавинкой... Да, ты знаешь, мы перепечатали из "Искры" программу партии... Как, ты даже не слышала? И они там, возможно, не знают? А ведь это такой факт...
– Я напишу Володе.
– Мы дадим тебе. У Коли где-то в тайнике еще хранится... Мы ведь здесь "Искры"-то получаем экземпляров пять-шесть. А надо не только для Томска - для станций и городов по линии дороги. Вот и перепечатали на мимеографах. С предисловием. С благодарностью "Искре". Так вот, когда я читала, мне вспомнились слова из той первой программы. Помнишь? Ты для переписки приносила от Старика из Предварилки. Ты тогда скрытничала. И только под конец проговорилась, что он твой брат. Теперь мне было приятно угадывать: "Эти строки писал он, Ленин!" А скажи, почему он такой псевдоним выбрал?
– Не знаю... У него их несколько десятков...
Николай принес самовар, и Надежда на минуту замолчала - не упрекнул бы брат за болтливость. Дескать, забыла о конспирации. А перед кем тут конспирировать? Перед сестрой питерского Старика! Даже подумать об этом и то неловко.
Села разливать чай.
– Тебе покрепче? Коля, передай.
Когда Николай передал чашку через стол, Анна невольно подумала: "И как это блюдце не ломается в таких пальцах! Для него, наверно, фарфор как бумажка..."
Поговорили о Марке Тимофеевиче, тяготившемся одиночеством, о Надиной сестре Любе, сумевшей наконец-то ускользнуть от гласного наблюдения и выбраться за границу, и о Степане Радченко, сломленном тюрьмами да усталостью. Кажется, он совсем отходит от революционной работы.
– Он и раньше был до болезненности осторожен, - сказала Надя.
– Да, в отличие от Ивана, - согласилась Анна.
– А все-таки жаль его терять.
Николай пошел проводить гостью. Сквозь ротонду поддерживал под руку, и она опять подумала: "Какие у него железные пальцы!"