Точка опоры
Шрифт:
– Молодец Илья Ефимович!
– Надежда приняла листочек, чтобы потом перечитать на досуге.
– Спасибо, Володя.
– Когда я читал это, мне прежде всего вспомнились бессмертные строки, посвященные памяти Добролюбова: "Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало!" Лучших строк я не знаю.
– А о женщинах у Некрасова... О простых крестьянках... Помните? Елизавета Васильевна выпрямилась, как на эстраде:
Есть женщины в русских селеньях
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С
Никто не мог написать ничего равного.
Надежда подхватила звучным голосом, прерывавшимся от волнения:
Красавица, миру на диво,
Румяна, стройна, высока,
Во всякой одежде красива,
Ко всякой работе ловка.
Так, сменяя одна другую, мать с дочерью дочитали главу до конца. Тем временем погас камин, и в комнате стало холоднее. Надежда, спохватившись, сказала, что она вскипятит чай к ужину.
– Лучше пойду я, - остановила дочь Елизавета Васильевна.
– А вы тут поговорите. Да про камин опять не забудьте.
Надежда положила на угли старую газету и склонилась, чтобы вздуть огонь. Владимир подсел к камину.
– У Некрасова хороши все строки о крестьянском труде, тяжелом, изнурительном... Но без уныния. И написано с полным знанием дела... Да. В социалистическом обществе поэтизация свободного, созидательного труда явится основным делом новых поэтов.
– Нам, Володя, надо отметить годовщину Некрасова.
– А кому бы, по-твоему, заказать статью?
– Вере Ивановне.
– Н-да... Боюсь, что придется ждать до следующей годовщины. Не лучше ли Александру Николаевичу? Он немножко оперативнее.
Надежда кивнула головой, и Владимир Ильич, пока женщины готовили ужин, набросал письмо Потресову в Швейцарию:
"Не напишете ли заметки, статьи или фельетона для "Искры" по поводу 25-летия смерти Некрасова? Хорошо бы поместить что-либо. Напишите, возьметесь ли".
А на дворе по-прежнему моросил уныло-тихий дождик и по оконному стеклу тонкими струйками текла вода.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Анну Елизарову шпики искали в Москве - не нашли. Искали в Самаре успела скрыться. След ее затерялся, и особый отдел департамента полиции, возглавляемый теперь Зубатовым, разослал всем губернаторам, градоначальникам, обер-полицмейстерам, начальникам жандармских управлений на все пограничные пункты и начальникам всех охранных отделений розыскную бумагу:
"...департамент покорнейше просит подлежащие власти принять меры к выяснению места жительства возвратившейся из заграницы жены губернского секретаря Анны Ильиной Елизаровой, урожденной Ульяновой, и, по обнаружении оной, подчинить Елизарову негласному надзору полиции, установив за деятельностью ее и сношениями тщательное секретное наблюдение, уведомив о сем департамент полиции".
Филерам вручили портреты Анны Ильиной Ульяновой, снятые тюремщиками в фас и профиль еще пятнадцать лет назад, когда она носила шапочку гарибальдийку, и описание примет,
Поезд пришел в Томск с большим опозданием. Анна Ильинична, не увидев Марка на перроне, не посетовала на него, не мог же он на целый день отлучиться из Управления железной дороги, где служил уже четвертый месяц. Она наняла извозчика и поехала на квартиру. Хозяйка огорчила ее - Марк Тимофеевич в служебной отлучке. Кажется, в Ачинске. Обещал приехать в ближайшие дни.
Анна осмотрелась. Обычная обстановка горницы в простом мещанском доме. В переднем углу икона Николая-чудотворца в серебряном окладе. Под ней на угловом столике с кружевной накидкой Библия в кожаном переплете с медными застежками; в другом углу раскидистый фикус с длинными глянцевыми листьями; за дверью круглая печка в жестяном кожухе. Приложила руку горячая.
– У нас завсегда тепло, - сказала хозяйка.
Пол застелен домоткаными шерстяными половиками, на кровати горка взбитых подушек. Простенок над столом занимало длинное зеркало в деревянной резной раме. Глянула в него и только тут вспомнила, что, огорчившись отсутствием мужа, забыла в прихожей снять шляпу. Сняла. Поправила кудряшки волос возле ушей.
На столе ее давняя карточка. Значит, тосковал тут по ней. Поднявшись с кровати, надо думать, брал карточку в руки и мысленно здоровался: "Доброе утро, Анюта! Где-то ты сейчас? Здорова ли?" Он не мог не тревожиться. Ее последнее письмо пришло уже без него, вон лежит перед карточкой нераспечатанное.
Теперь в этой комнате тоска навалится на нее: скоро ли он вернется? В незнакомом городе дни покажутся утомительно длинными. Не с кем словом перекинуться... Ну что же, ей не привыкать, бездомной кукушкой металась по загранице целых два года...
Мотнула головой. Нет, напрасное уныние. Здесь она не одинока, как бывало в немецких пансионах. Своя страна! Университетский город, прозванный "сибирскими Афинами"! И где-то здесь Надя Баранская. Остается только отыскать ее. Непременно сегодня же. Адрес она помнит.
Спросила у хозяйки, как пройти на нужную ей улицу, - та разулыбалась во все круглое и скуластое лицо.
– К Надежде Николаевне?! Как же, знаю, знаю. Захаживала сюда. Не подумайте худого - не одна захаживала, а с братом. С Николаем Николаевичем.
"С Николаем Большим!" - обрадовалась Анна, вспомнив рассказы Кржижановских о томских искровцах.
– Давно ли они захаживали?
– Да нет... Дай бог памяти... На прошлой неделе. Еще праздник был. Усекновение главы крестителя господня. Посидели добренько. Песни пели, только все незнакомые. Сначала-то трое пели, а после того один Марк Тимофеевич...
– "Скорбит душа"?
– Эдак, эдак... И по утрам идет умываться да поет тихонечко. Больше все не по-нашему.
"Все такой же он! Пением, видать, тоску отгонял..."