Только один человек

Дочанашвили Гурам

Гриша растерялся, а потом тоже, в свою очередь, надулся, уподобившись Ахиллесу, впавшему в амбицию из-за женщины.

— Душа моя, Васико, — весь так и сиял Шалва, — ты просто создан для одной, самой трудной из четырех, главных ролей комедия дель арте. Какой? А вот такой — ученого, или так называемого Доктора — Дотторе. Даю тебе честное слово. Ты тоже должен, подобно ему, смешивать в общую кучу обрывки различных, в основном гуманитарных, знаний и провозглашать во все горло всевозможнейшую чушь, но и для этого надо располагать немалым багажом, чего тебе, слава те, господи, не занимать. Я говорю тебе об этом смело: ты вполне подойдешь; и в тебя я очень верю, мой Григол. Но остановите меня, я и так далеко зашел, а теперь, хорошо, довольно: ведь я обещал вам, что до той деревни не пророню ни слова о нашей будущей деятельности, сегодняшний день прокоротаем как-нибудь здесь, а завтра затемно двинемся в путь, так как на рассвете мы уже должны вступить в ту деревню, которая нам приглянется, там мы и раскинем лагерь, а представления будем устраивать

в соседней деревне, потому что, поживи малость бок-о-бок со зрителем, так, чтоб он видел, как ты ешь-пьешь да встаешь-ложишься, он привыкнет к тебе, почувствует себя с тобой по-свойски, и после этого грош тебе цена в его глазах, станет он тогда прислушиваться к твоим словам или верить тебе, особенно в искусстве. Что поделаешь, дорогие мои, так уж устроен человек. А пока что нам надо взять себя в руки, примолкнуть и посидеть тишком-молчком, наслаждаясь: прелестью этих исходных для нас рубежей, и попутно — не скажу акклиматизироваться; это не грузинское слово, — приспособиться.

...Давайте-ка возьмем теперь мы с вами Грузию, в частности Сачхере, заглянем в тамошний сад, поставим в нем скамейку, усадим на нее всех трех братьев Кежерадзе и останемся там ненадолго.

Вот ведь, кажется, условились они на время притихнуть-при­молкнуть, да? Но человек, как говорится, рассуждал, а бог посмеи­вался. В общем, приключилась с ними целая история, и все из-за беспокойного, непоседливого нрава Гриши. Хотя ни один из братьев не отличался особенной рассудительностью, Гриша был все-таки самым чудаковатым из всех троих. Вместе с тем, его невольному преступлению способствовал, как бы нарочито подталкивая его, целый ряд случайностей и непредвиденных обстоятельств. Глянул он ненароком под ноги и — ба! — на земле валяется рогатка. Да не где-нибудь, а прямо тут же, под самым носом. Обрадовался Гриша, вспомнил с трепетом душевным детство и поднял рогатку. Осмо­трел — все в порядке. Огляделся по сторонам — пустая консервная банка в парке культуры всегда найдется — и правда, сразу же обна­ружил банку из-под шпрот и тут же поставил ее на забор в качестве мишени. По сю сторону красуется пустая банка, по другую — стоит Гриша, а между ними ни реки, ничего — один чистый прозрачный воздух, натянул Гриша рогатку и красивенько угодил камешком в мишень; исполнив свое желание, он сбросил пустую банку — блумп — за забор. Успех окрылил его, и он, набравшись уверен­ности, отыскал для себя более трудную мишень — крохотный пенициллиновый флакончик, поставил его на забор, натянул рогатку во второй раз и, думаете, не промахнулся? Расстроила его неудача, но Гриша не был бы Гришей, чтоб так просто отказаться от своего намерения, — он все свалил на легковесность камешка и, отобрав подходящий для себя камень, приладил его в соответствующее место — братья не сводили с него настороженных глаз, — и пустил в цель, изо всей силы натянув рогатку. И — посмейте только сказать, что промахнулся! — не угодил прямехонько камнем в хрустальное стекло двухэтажного особняка какого-то высокопоставленного дэва?!

Вот ведь только один из братьев провинился, да? Но каак все трое улепетывали! Так, что аж каблуки барабанили по заспинным мешкам. Живо оставив за собой очаровательные сачхерские виды, они стремглав перемахнули перед поспешавшим, подобно черепахе, межрайцентровским автобусом на чиатурскую сторону, лишь изредка боязливо озираясь — не гонится ли за ними ненароком дэв; а дэв, тем временем, разумеется, тоже не сидел сложа руки: он натянул на ноги добрые спортивные ботинки, залил в них бензин — в один побольше, в другой — поменьше, так как слегка прихрамывал на одну ногу, сгреб в охапку какие только были штрафные квитанции, а так­же ордера с правом на самые жесточайшие кары, однако пускаться в погоню не спешил, ибо только-только перед этим плотно позавтра­кал. Но дэв не был бы дэвом, — не той это породы птица, — чтоб кому-либо что-то прощать, к тому же он был абсолютно прав юридически.

С трудом втянув пузо и пригнувшись, он вытащил тщательно за­прятанный под кушеткой ковер-самолет, кое-как, покряхтывая, выпрямился, и уже готов был, кажется, уступить одолевавшей его лени, когда на глаза ему попалось разбитое стекло, после чего он, заново взъярившись, по-дэвьи тяжело шевельнулся и приоткрыл огромную, до потолка, собранную из крышек красных роялей дверь; но тут его принялся всячески улещивать ангел-хранитель братьев, и хотя этот дэв вовсе не стоил никаких нежностей, тот все-таки постарался его приголубить, обласкать: очень тебе надо, дорогой, пускаться за ними в погоню, оставь ты их, душа моя, пусть себе идут своей дорогой, стоит ли создавать себе беспокойство из-за какого-то одного стекла? Послушайся меня, мой мальчик, брось ты это дело, оно и затрат на бензин не стоит. «Каких денег мне все это обойдется, я и сам хорошо знаю, — подумал дэв, — но я сдеру с них за все де­сятикратно; однако, сказать-то он сказал совсем другое: нет, но за что мне такое поношение, я до дрожи в теле не терплю несправедливости, ибо сам я неукоснительно справедлив. Но какая уж там справедливость! Злыдень почище любой овчарки и жадина хуже последнего скупца, он схватил в руки дубинку и, чуть не крикнув — давай, пошел! — водрузился на свой ковер. Теперь уж нашим братьям не уйти было от него далеко, и горе бы им, если б, на их счастье, небо вскорости не затянуло темными тучами. Укутавшись в черное покрывало, оно нахмурилось, загремело, загрохотало, покатило взад-вперед свои железные мячи и вдруг рухнуло на землю обвальным

ливнем. Раззевался дэв, неохота ему стало болтаться в не­бе под проливным дождем, — погода настала не очень-то летная — почесал в затылке; хоть я и усердный служака, но не жертво­вать же собой из-за какого-то одного стекла, чтоб черти съели его проклятого хозяина и... всех его близких заодно, подумалось ему довольно путано, вслух же он произнес: добрая у меня душа, после чего возвратился в свой весьма дорого обставленный — правда, в соответствии с собственным вкусом, — кабинет. Развалился там этот наш грузинский дэв на румынской кушетке и сразу же так захрапел во все носовые завертки, что лежавший у него в изголовье четвертый том книги о Лжерыцаре Вашаломия, составлявшей предмет особой гордости своего владельца, при первом же всхрапе распахнулся на четыреста тридцать девятой странице.

Ничего не ведавшие обо всем этом братья сломя голову сбежали вниз по склону, что оказалось не столь уж трудно, ибо этому весьма способствовали вовсю налегавшие на плечи увесистые вещмешки; потом перебежал дорогу в задумчивости шагавшему под про­ливным дождем бедняге Киколи, миновали второй райцентр — из­вестную полезными для промышленности ископаемыми Чиатуру, — и, на удивление нескольким десяткам там-сям укрывшихся под балко­нами от дождя чиатурцам, понеслись прямиком к ведущему к Навардзети не приведи бог какому крутому подъему и, вовсю запыхавшись, одолели его; но подъем не унимался; дальше, на подступах к Навардзети, он набирал еще большую крутизну, к тому же им пришлось изрядно прошлепать по грязи — здесь огромный бронтозавр с хрипом взрывал рылом землю и ссыпал ее на дорогу; но разве что могло остановить братьев: не то что там разглядывать экскаватор, им и на Кацхский столп было недосуг глянуть, даже сам Шалва и то лишь едва скользнул по нем взглядом; дальше, свернув вправо, они пробежали некоторое время по ровному и чуть-чуть отдышались, но не возник вскорости перед ними новый подъем? Однако неустрашимого Шалву было ничем не поразить, и его пример придавал братьям силы. Еще раз набрав в грудь побольше воздуху, они оста­вили за собой с кряхтением и дрожью тащившийся в гору мокрый автобус, сделали еще один рывок вверх и увидели простенькую, толь­ко-только омытую дождем и словно бы покорно их ожидающую, такую приветливую и такую родную с виду деревушку. Это при­дало им духу, они с ходу влетели, правда, почему-то не в первую же, но во вторую калитку, оставив торопливые следы на молодой мура­ве, взбежали по лестнице на балкон и вовсю забарабанили в дверь.

Выглянул хозяин, какой-то невероятно растерянный, с зажа­тым в правой руке гусиным пером, которое он, видать, не успел отложить. Обе стороны даже позабыли поздороваться друг с другом. Что такое, что случилось? — Он. Скорей! За нами гонится дэв, вы бы не могли нас у себя укрыть?... — Они. Кто? — Он. Да дэв же, дэв! — Они. Пожалуйста, заходите, но откуда в наши дни, в последней четверти двадцатого века, взяться дэву? — Он, удивленно. Оо, мы будем это твердить, пока нас всех не сожрут, и только тогда убедим­ся, — Шалва. Пожалуйста, уважаемые, отдышитесь, отдохните, — Он.

Что ж, братья наши остановились посреди комнаты, напустив вокруг себя лужи, обвели глазами двери, окна, стены, потолок. Это, казалось, было именно то, что им нужно: простой деревянный благословенный старый дом. Хозяин тем временем покончил со своим делом — он собрал в одну кучу какие-то раскиданные по столу исписанные листы, прикрыл их поспешно газетой, подложив под нее и гусиное перо.

Только после этого они вспомнили об обычаях и принятых пра­вилах:

— Здравствуйте, батоно, — произнес Шалва, — вы не разрешите нам у вас переночевать?

— Здравствуйте. Но я здесь один и...

— Это очень даже хорошо. Сколькокомнатная, уважаемый, эта ваша квартира?

— Двухкомнатная.

— Совсем хорошо. Тогда сдайте нам, если можно, одну комнату, мы вас очень просим. А?!

— Для чего мне ваши деньги, уважаемый, но у меня всего одна постель, только для себя, — я здесь временно.

— Об этом не беспокойтесь, мы приехали со своими спальными мешками с простынями.

— Тогда, ради бога, прошу вас.

Шалва грузно поставил на пол вещмешок.

— Пусть наша нога будет счастливой.

— Яхшиол [40] ... ээ, спасибо.

— Нам пока будет даже слишком просторно, но мы, со своей стороны, ждем двух гостей, и мы поместим их по приезде в комнате, которую вы, по доброте, изволили нам уступить, а сами прекрасно устроимся на балконе.

— Да что вы, не извольте об этом и думать, мы все как-нибудь уместимся.

— Нет, дорогой, это женщины, поскольку комедия должна привлекать глаз своей зрелищностью, кстати, одна из них хорошая канатоходка.

40

Яхшиол — благодарственный отклик (вост.).

Ничего не поняв, хозяин, однако, протянул из вежливости:

— Аа.

Потом они познакомились друг с другом более основательно, выложив каждый свои данные.

«Молвил ястреб ястребице: — Люба ты мне, голубица...» — вы помните?

Фамилия хозяина оказалась Джаши, а звали его Гайозом. Он проводил в деревне свой очередной отпуск.

Отпуска черед настал—он в деревне отдыхал.

5

Миновали одно за другим еще три мирных утра.