Толкователь болезней
Шрифт:
— Сандж, ты просто не поверишь!
Жена появилась в проеме люка и стала спускаться спиной к нему; ее голые лопатки блестели потом. Она доставала с чердака что-то пока еще скрытое из виду.
— Держишь, Искорка? — спросил кто-то.
— Да, можешь отпускать.
Теперь он увидел, что ее руки обнимают массивный серебряный бюст Христа с головой раза в три больше человеческой. У него были нос с патрицианской горбинкой, пышные курчавые волосы, спадающие на выступающие ключицы, и широкий лоб, в котором отражались в миниатюре стены, двери и торшеры. Выражение лица было уверенным, словно он ничуть не сомневался в своих приверженцах; непреклонные губы полны и чувственны. На затылок изваянию нахлобучили Норину шляпу с перьями. Санджив придерживал спускавшуюся
Искорка сделала вдох, подняла брови и скрестила пальцы.
— Ты не сильно рассердишься, если мы поставим его на камин? Только на сегодняшний вечер. Знаю, ты этого не терпишь.
Санджив и впрямь этого не терпел. Ему внушали отвращение тяжеловесность, безупречная гладкая поверхность и бесспорная ценность бюста. Ему претило, что эта вещь находилась в его доме, что он владел ею. В отличие от безделиц, которые они обнаружили раньше, эта скульптура обладала достоинством, величавостью, даже красотой. Но к собственному удивлению, все эти качества рождали у Санджива лишь вящую злобу. И больше всего он ненавидел этот бюст потому, что знал; Искорку он пленяет.
— Завтра я перенесу его в свой кабинет, — добавила она. — Обещаю.
Он знал, что этого никогда не случится. До конца их совместной жизни Искорка будет держать идола в центре каминной полки, окруженным с обеих сторон остальным вздором. Каждый раз, когда будут приходить гости, она станет объяснять, как нашла его, и все будут ею восхищаться. Санджив взглянул на увядшие лепестки роз в волосах жены, на жемчужное ожерелье с сапфиром на шее, на блестящий малиновый лак на ногтях ног. Наверно, именно благодаря этим украшениям Прабал счел ее сногсшибательной.
Голова Санджива гудела от джина, руки ныли от тяжести статуи. Он сказал:
— Я унес твои туфли в спальню.
— Спасибо. Ноги болят немилосердно. — Искорка слегка пожала его локоть и направилась в гостиную.
Санджив прижал массивное серебряное лицо к своим ребрам, стараясь, чтобы шляпа с перьями не соскользнула с головы изваяния, и поплелся за женой.
ИСЦЕЛЕНИЕ БИБИ ХАЛЬДАР
Большую часть своих двадцати девяти лет Биби Хальдар страдала от недуга, который ставил в тупик семью, друзей, священников, хиромантов, старых дев, литотерапевтов, предсказателей и глупцов. В попытках исцелить девушку сердобольные жители нашего города носили ей святую воду из семи священных рек. Когда в ночи Биби истошно кричала и металась в постели со связанными запястьями и жгучими припарками на теле, мы поминали ее в своих молитвах. Знахари втирали ей в виски эвкалиптовый бальзам, окуривали ее лицо парами травяных настоев. По совету одного слепого христианина ее возили на поезде приложиться к гробницам святых и мучеников. Амулеты, предохраняющие от дурного глаза, отягощали ее руки и шею. Камни, приносящие удачу, унизывали ее пальцы.
Лечение, прописанное врачами, лишь усугубляло болезнь. Аллопаты, гомеопаты, аюрведисты — родные перебрали все методы врачебного искусства. Рекомендации сыпались бесконечно. После проведения рентгена, зондирования, аускультации и курсов инъекций некоторые эскулапы советовали Биби набрать вес, другие — похудеть. Если один запрещал ей спать после рассвета, другой настаивал на том, чтобы она оставалась в постели до полудня. Тот велел ей делать стойку на голове, этот — твердить ведические стихи через определенные интервалы в течение дня. «Отвезите ее в Калькутту на сеанс гипноза», — предлагали третьи. Мотаясь от одного специалиста к другому, девушка получала предписания воздерживаться от употребления чеснока, принимать лошадиные порции горьких настоек, медитировать, пить кокосовую воду и сырые утиные яйца, размешанные в молоке. Короче говоря, жизнь Биби сводилась к испытанию одного бесполезного
Природа хвори, которая настигла девушку внезапно, приковала ее к некрашеному четырехэтажному зданию, где ее единственные здешние родственники, двоюродный брат с женой, снимали квартиру на втором этаже. Поскольку Биби в любой миг могла потерять сознание и впасть в неблагопристойный бред, ей не разрешали ни переходить через улицу, ни садиться в трамвай без присмотра. Все дни напролет она проводила в чулане на крыше, где можно было сесть, но нельзя встать в полный рост, с примыкающей уборной, отгороженным занавеской входом, одним незарешеченным окном и полками, сколоченными из старой двери. Там, сидя по-турецки на лоскуте джута, Биби вела опись товаров для парфюмерной лавки своего кузена Хальдара, находившейся у входа в наш двор. Денег за работу она не получала, но ее кормили, выдавали продукты и каждый год в октябре дарили на праздники хлопковую ткань, чтобы обновить гардероб у недорогого портного. По ночам девушка спала на раскладушке в квартире брата.
По утрам Биби поднималась в чулан в треснувших пластиковых шлепанцах и халате чуть ниже колена — платья такой длины мы не носили с пятнадцати лет. Безволосые ноги усеивали бледные веснушки. Пока мы развешивали белье или чистили рыбу, она оплакивала свою участь и проклинала судьбу. Привлекательностью Бог ее тоже не наградил: у Биби были тонкая верхняя губа, мелкие зубы; десны, когда она говорила, обнажались.
— Где, спрашиваю я вас, справедливость? Лучшие годы просиживает девушка, обделенная вниманием, списки какие-то составляет, без всякой надежды на будущее. — Она без нужды повышала голос, словно разговаривала с глухими. — И что в том дурного, что я завидую вам, невестам и матерям, имеющим свою жизнь и свои заботы? Что я тоже хочу глаза красить, волосы душить? Ребенка воспитывать и учить его отличать сладкое от кислого, хорошее от плохого?
Каждый день она попрекала нас своими бесчисленными лишениями, так что слепому было видно: Биби нужен мужчина. Она желала выйти замуж, крепко встать на ноги, начать собственную жизнь. Так же как и все мы, она хотела готовить ужины, отчитывать слуг и откладывать деньги в особый ящик в комоде, альмари, на то, чтобы каждые три недели выщипывать брови в китайском косметическом салоне. Она донимала нас перечислением подробностей наших свадеб: драгоценности, приглашения, гирлянды из душистых тубероз над брачным ложем. Когда, по настоянию Биби, мы показывали ей фотоальбомы с отчеканенными на обложке бабочками, она жадно рассматривала снимки, запечатлевшие церемонии до мелочей: момент, когда льют масло в огонь; обмен венками; выкрашенная в алый цвет рыба; подносы с ракушками и серебряными монетами.
— Гостей-то сколько! — восклицала она, гладя пальцем лица многочисленных малознакомых родственников, окружающих нас на фотографиях. — Если будет у меня когда-нибудь свадьба, я вас приглашу всех.
Жажда замужества стала томить ее так мучительно, что мысли о супруге, с которыми были связаны все ее надежды, иногда угрожали ей новым приступом болезни. Биби сворачивалась клубком на полу в чулане, среди жестянок с тальком и коробок с заколками, и бормотала полную бессмыслицу.
— Никогда не омочу я ноги в молоке, — скулила она. — Никогда не покрасят мне лицо порошком сандалового дерева. Кто натрет меня куркумой? Никогда мое имя не напечатают алыми буквами на открытке.
Эти горестные печалования, слезливые ламентации обуревали ее, как лихорадка, и болезненная неудовлетворенность сочилась из ее пор. Во время самых отчаянных сетований мы укутывали ее шалью, умывали ей лицо из бака на крыше и приносили стакан йогурта и розовую воду. Когда Биби была не столь безутешна, мы подбадривали ее, приглашая пойти вместе к портному и заказать новые блузы и нижние юбки, отчасти чтобы она сменила обстановку, отчасти чтобы внушить ей надежду на замужество.
— Кто же обратит внимание на женщину, одетую как судомойка? — говорили мы ей. — Ты ведь не хочешь, чтобы все твои ткани съела моль?