Толкователь болезней
Шрифт:
— Почему? Что плохого в статуе Девы Марии? Да в этом районе у каждого дома стоит такая же. Мы хорошо впишемся в общую картину.
— Но мы не христиане.
— Ты не устаешь напоминать мне об этом. — Искорка послюнила кончик пальца и стала сосредоточенно тереть особенно упрямое пятно на подбородке Богоматери. — Как ты думаешь, это грязь или плесень?
Ну просто сладу нет с этой женщиной, которую он знал всего четыре месяца и с которой теперь был связан брачными узами и делил жизнь. Санджив с мимолетным сожалением подумал о фотоснимках потенциальных невест, что мать раньше присылала ему из Калькутты, — те девушки умели петь, и шить, и сдабривать приправами чечевицу, не сверяясь с кулинарной книгой. Санджив размышлял, кого из них выбрать,
— Искорка, я не допущу, чтобы мои сотрудники увидели эту статую на нашей лужайке.
— Тебя не могут уволить за то, что ты верующий. Это дискриминация.
— Дело не в том.
— А тебе не все равно, что о тебе думают?
— Искорка, пожалуйста! — Санджив устал. Он всем весом своего тела оперся на грабли, а жена уже поволокла изваяние к овальной клумбе с миртом около фонарного столба у выложенной кирпичом дорожки.
— Только посмотри, Сандж, какая прелесть!
Он вернулся к куче листьев и начал бросать их горстями в полиэтиленовый мешок для мусора.
Небо было безоблачным. Одно дерево на лужайке стояло еще с листвой, красной и оранжевой, как тот шатер, в котором он женился на Искорке.
Он не знал, любит ли ее. В первый раз Искорка спросила его об этом в Пало-Алто, когда они сидели бок о бок на дневном сеансе в темном, почти пустом кинотеатре, и он ответил: «Да». Перед фильмом, одним из ее любимых, на немецком языке, — Санджив нашел его до чрезвычайности депрессивным — она дотронулась кончиком своего носа до кончика его носа, так что он ощутил взмах ее накрашенных ресниц. В тот день он ответил — да, люблю, и она пришла в восторг и положила ему в рот зерно попкорна, на миг задержав палец между его губами, словно вознаграждала за правильный ответ. Хотя сама она не призналась ему в любви, он заключил, что Искорка тоже питает к нему чувство, но теперь уже не был в этом уверен.
По правде говоря, Санджив не знал, что такое любовь, — только что такое ее отсутствие. В отсутствие любви он возвращался каждый вечер в пустой, устеленный коврами кондоминиум, использовал только лежавшую сверху вилку из ящика для столовых приборов, вежливо отказывался по выходным от приглашений в гости, где другие мужчины рано или поздно обнимали за талии жен или подруг и время от времени целовали их в шею или в плечико. В отсутствие любви он заказывал по почте диски с классической музыкой, методично перебирая одно за другим произведения величайших композиторов, которых рекомендовал каталог, и всегда вовремя оплачивал счета. Незадолго до знакомства с Искоркой Санджив начал тяготиться одиночеством. «У тебя достаточно денег, чтобы содержать целых три семьи, — напоминала ему мать, когда в начале каждого месяца они разговаривали по телефону. — Тебе нужна жена, чтобы любить ее и заботиться о ней». Теперь у него была жена, красивая, принадлежащая к довольно высокой касте, а скоро она получит магистерскую степень. Что в ней можно не любить?
В тот вечер Санджив налил себе джина с тоником, выпил, потом налил еще один стакан и, пока по телевизору шел новостной сюжет, допил почти до дна и направился к Искорке, которая принимала пенистую ванну, — жена заявила, что ноги и руки у нее ноют, поскольку раньше она никогда не сгребала листья на лужайке. Он вошел, не постучав. На лице у Искорки была ярко-голубая маска, она курила, потягивала бурбон со льдом и листала толстую книгу в мягкой обложке, страницы которой покоробились и посерели от воды. Санджив взглянул на обложку: на ней темно-красными буквами значилось одно слово: «Сонеты». Он глубоко вздохнул и очень спокойно проинформировал супругу, что сейчас допьет джин, обуется, выйдет на улицу и уберет Деву Марию с лужайки.
— И куда ты ее поставишь? — мечтательно, с закрытыми глазами поинтересовалась жена. Из мыльной пены появилась и грациозно вытянулась нога. Искорка пошевелила пальцами.
— Пока в гараж. А завтра утром
— Не смей! — Она резко встала, книга упала в воду; с бедер стекала мыльная пена. — Ненавижу тебя! — заявила Искорка, сузив глаза при слове «ненавижу». Она дотянулась до халата и, облачившись в него, плотно завязала пояс и зашлепала вниз по извилистой лестнице, оставляя неопрятные мокрые следы на паркете.
Когда она дошла до прихожей, Санджив спросил:
— Ты хочешь появиться на улице в таком виде?
В висках у него стучало, а в голосе сквозили незнакомые сердитые нотки.
— А что? Кому какое дело, в чем я выхожу из дома?
— Куда ты собралась в такой поздний час?
— Ты не можешь выбросить эту статую. Я тебе не позволю.
Маска ее уже высохла и стала похожа на слой пепла, вода стекала с волос по краям покрытого корочкой лица.
— Могу. И выброшу.
— Нет, — неожиданно слабым голосом произнесла Искорка. — Это наш общий дом. Мы владеем им совместно. Эта статуя — часть нашего имущества.
Она задрожала. Вокруг ее ног натекла лужица воды. Санджив кинулся закрывать окно, чтобы жена не простыла. Потом он заметил, что по ее синему лицу струятся слезы.
— О боже, Искорка, пожалуйста, успокойся, я не хотел тебя расстраивать.
Он никогда еще не видел, как она плачет, никогда не замечал такой грусти в ее глазах. Искорка не отворачивалась и не пыталась остановить слезы, но смотрела со странным умиротворением. На мгновение она прикрыла веки, бледные и беззащитные по сравнению с остальной частью лица, покрытой засохшей синей маской. Сандживу стало плохо, как будто он съел слишком много или что-нибудь не то.
Искорка подошла к мужу, обняла влажными руками в махровых рукавах за шею и зарыдала у него на груди. Рубашка Санджива промокла, к плечам прилипли хлопья маски.
В конце концов они достигли компромисса: поставить изваяние в нишу у боковой части дома, так чтобы ее не замечали прохожие, но видели все, кто войдет во двор.
Меню для вечеринки было довольно простым: ящик шампанского, самосы из индийского ресторана в Хартфорде и рис с курицей, миндалем и апельсиновой цедрой — Санджив все утро и половину дня готовил его на больших противнях. Раньше он никогда не принимал так много гостей и, волнуясь, что не хватит шампанского, вдруг собрался и поехал в магазин купить на всякий случай еще один ящик. По этой причине он сжег содержимое одного из противней с рисом, и пришлось ставить в духовку взамен него новую порцию. Искорка подмела полы и вызвалась забрать заказанные самосы; ей все равно надо было ехать на маникюр и педикюр в том направлении. Санджив намеревался спросить, собирается ли жена убрать паноптикум с каминной полки, хотя бы на время вечеринки, но она уехала, пока он стоял под душем. Она пропала на добрых три часа, и уборку пришлось заканчивать Сандживу. К половине шестого весь дом сверкал, ароматические свечи, которые Искорка купила в Хартфорде, освещали выставку на камине, а в горшках с домашними растениями горели благовонные палочки. Каждый раз, проходя мимо камина, Санджив содрогался, опасаясь, что гости будут удивленно поднимать брови при виде мерцающих керамических святых и солонки с перечницей в форме святых Марии и Иосифа. И все же он надеялся, что, потягивая шампанское и макая самосы в чатни, они не останутся равнодушными к симпатичным эркерам, сияющим паркетным полам, живописной винтовой лестнице, деревянной обшивке стен.
Первыми прибыли Дуглас, новый консультант фирмы, и его девушка Нора. Оба высокие и светловолосые, в одинаковых очках в тонкой металлической оправе и длинных черных пальто. Нора была в черной шляпе с изящными острыми перьями, подходящими к ее тонким заостренным чертам лица. Ее левая рука лежала в руке Дугласа, а правой она передала Искорке бутылку коньяка с красной лентой вокруг горлышка.
— Чудесная лужайка, Санджив, — похвалил Дуглас. — Нам свою тоже не мешало бы почистить, дорогая. А это, должно быть…