Толкователь болезней

Лахири Джумпа

— А может быть, это попытка обратить в веру других людей, — размышляла Искорка.

— Что в твоем случае явно сработало.

Она пропустила его замечание мимо ушей и потрясла пластиковым куполом, отчего снег закружился над яслями.

Он с недоумением рассматривал предметы на каминной полке: все это были глупости, причем каждая вещь глупа по-своему. Им явно недоставало сакрального содержания. Еще больше его озадачило, что Искорку, вообще-то обладающую хорошим вкусом, эти побрякушки так очаровали. Для нее эти безделицы имели значение, для него же нет. Его они раздражали.

— Надо позвонить риелтору. Пусть заберет всю эту чепуховину.

— О, Сандж, — охнула Искорка. —

Пожалуйста, не надо! Я не смогу их выбросить со спокойной душой. Предыдущие жильцы явно ими очень дорожили. Это будет, я не знаю, кощунство, что ли.

— Если это такие уж ценные вещи, почему их распихали по всему дому? Почему не взяли с собой?

— Должно быть, мы нашли не все, — сказала Искорка. Ее глаза шарили по голым грязно-белым стенам комнаты, словно другие предметы были спрятаны под штукатуркой. — Как ты думаешь, что мы еще отыщем?

Но распаковав коробки и развесив зимнюю одежду и картины на шелке с изображением слонов, купленные во время медового месяца в Джайпуре, они, к разочарованию Искорки, больше ни на что не наткнулись. Только через неделю, в субботу днем, за батареей в гостевой спальне обнаружился свернутый трубочкой плакат больше человеческого роста с акварельным Христом, плачущим прозрачными слезами размером с арахис и щеголяющим в терновом венце. Санджив поначалу подумал, что это жалюзи.

— О, мы просто обязаны повесить его на стену. Какая живописная картина! — Искорка зажгла сигарету и с удовольствием закурила, размахивая ею вокруг головы Санджива, словно дирижерской палочкой, под звуки Пятой симфонии Малера, доносившиеся на предельной громкости из стереомагнитофона с нижнего этажа.

— Послушай, я готов смириться — пока — с твоим библейским паноптикумом в гостиной. Но этого, — он щелкнул пальцами по нарисованной гигантской слезе, — в нашем доме не будет.

Искорка пристально взглянула на мужа, безмятежно выдыхая две тонкие синеватые струйки дыма. Она медленно свернула плакат и закрепила эластичной резинкой — она всегда носила несколько штук на запястье, чтобы завязывать густые непослушные волосы, местами тронутые хной.

— Повешу у себя в кабинете, — уведомила она. — Тогда тебе не придется смотреть на него.

— Но ведь мы собираемся праздновать новоселье. Гости захотят увидеть все комнаты. Я пригласил сотрудников.

Она закатила глаза. Санджив отметил про себя, что симфония — теперь исполнялась третья часть — достигла крещендо, поскольку музыка пульсировала выразительным ритмом тарелок.

— А я повешу картину за дверью, — не растерялась Искорка. — Тогда, если они и заглянут, то не заметят ее. Доволен?

И она вышла из комнаты со своим плакатом и сигаретой. Санджив проводил ее взглядом. Там, где она стояла, остались крошки пепла. Он наклонился, взял его пальцами и положил в сложенную лодочкой ладонь. Началась нежная четвертая часть симфонии, «Адажиетто». За завтраком Санджив прочитал на вкладыше диска, что Малер сделал предложение своей будущей жене, отправив ей эту часть партитуры. Хотя в Пятой симфонии наличествуют элементы трагедии и напряженность, говорилось дальше, это преимущественно музыка любви и счастья.

Он услышал звук смываемой в унитазе воды.

— Между прочим, — раздался голос Искорки, — если хочешь произвести на людей впечатление, такую музыку включать не стоит. Я сейчас усну.

Санджив направился в туалет выбросить пепел. Окурок еще качался на воде, но бачок наполнялся, так что Сандживу пришлось немного подождать, чтобы смыть снова. В зеркале шкафчика для лекарств он изучил свои длинные ресницы — словно девчоночьи, как любила дразнить его Искорка. Хотя он отличался плотным телосложением,

щеки были пухлыми; он опасался, что эта особенность, вместе с длинными ресницами, портит его точеный, как он надеялся, профиль. Роста Санджив был среднего и с юности жалел, что не вырос еще хоть на пару сантиметров. По этой причине он раздражался, когда Искорка не могла отказаться от высоких каблуков, как намедни вечером, когда они ужинали на Манхэттене. То были первые выходные после переезда в новый дом; к тому времени каминная полка уже ломилась от всяческих бирюлек, и по пути в город новоселы из-за этого поцапались. Но потом Искорка пропустила четыре стаканчика виски в безымянном баре в Алфавитном городе^[10] и забыла про ссору. Она затащила мужа в крошечный книжный магазинчик на Сент-Маркс-плейс, где около часа листала книги, а когда они наконец вышли, то заставила его танцевать танго на тротуаре на глазах у изумленных прохожих.

После этого Искорка повисла на руке Санджива и пошатывалась, слегка возвышаясь над ним в замшевых леопардовых лодочках на восьмисантиметровых каблуках. Таким манером они прошли мимо бесконечных кварталов к крытой автостоянке на Вашингтон-сквер — Санджив слышал уйму рассказов о том, какие ужасные вещи случаются с машинами на Манхэттене.

— Но я ведь целыми днями сижу за столом, — ворчала Искорка в машине по пути домой, после того как Санджив заикнулся, что туфли жены кажутся неудобными и, может быть, ей не стоит их носить. — Не могу же я надевать каблуки, когда печатаю.

Он не стал возражать, хотя доподлинно знал, что за столом Искорка проводит не так уж много времени; вот хотя бы в тот самый день он вернулся с пробежки и обнаружил, что она без всяких причин лежит в постели и читает. Когда он спросил, почему она валяется в такой неранний час, жена ответила, что ей скучно. Он хотел сказать ей: «Могла бы распаковать коробки. Могла бы подмести чердак. Могла бы покрасить подоконник в ванной, а потом предупредить меня, чтобы я не клал на него часы». Вся эта неустроенность ее ничуть не волновала. Искорка брала первую одежду, на которую падал глаз в шкафу, читала первый попадавшийся под руку журнал и никогда не крутила ручку радиоприемника в поисках подходящей песни — ее не только удовлетворяло, но и увлекало то, что подвернулось случайно. И вот теперь все ее любопытство сосредоточилось на том, чтобы обнаружить следующий занятный предмет.

Через несколько дней, когда Санджив вернулся с работы, Искорка, попыхивая сигареткой, болтала по телефону с подружкой из Калифорнии, несмотря на то что цена на междугородние переговоры в это время суток зашкаливала.

— Ужасно набожные люди! — восклицала она, то и дело останавливаясь, чтобы выдохнуть дым. — Каждый день — как поиск сокровищ. Серьезно. Ты не поверишь! Даже выключатели в спальнях оформлены сценами из Библии. Ну, знаешь, там, Ноев ковчег и все такое прочее. Три спальни, но в одной мы устроили мой кабинет. Санджив сразу побежал в хозяйственный за новыми выключателями. Представляешь, заменил все до единого!

Теперь пришла очередь подруги говорить. Искорка кивала и, опустившись на пол и прислонившись к стене напротив холодильника, нащупывала зажигалку. Одета она была в черные брюки со штрипками и желтый шенилловый джемпер. Санджив унюхал что-то ароматное на плите и осторожно пробрался мимо длиннющего спутанного телефонного шнура, валявшегося на мексиканской терракотовой плитке. Он открыл крышку кастрюли с каким-то красновато-коричневым соусом, яростно бурлящим и вытекающим наружу.

— Это рыбное рагу. Я добавила уксус, — объяснила Искорка мужу, прерывая подругу и скрещивая пальцы. — Извини, что ты говоришь?