Том 1. Стихотворения 1906-1920

Цветаева Марина Ивановна

Бóроды — цвета кофейной гущи, В воздухе — гул голубиных стай. Черное око, полное грусти, Пусто, как полдень, кругло, как рай. Все провожает: пеструю юбку, Воз с кукурузой, парус в порту… Трубка и роза, роза и трубка — Попеременно — в маленьком рту. Звякнет — о звонкий кувшин — запястье, Вздрогнет — на звон кувшинá — халат… Стройные снасти — строки о страсти — И надо всеми и всем — Аллах. Что ж, что неласков! что ж, что рассеян! Много их с розой сидит в руке — Там на пороге дымных кофеен, — В синих шальварах,

в красном платке.

4 августа 1917

Любви старинные туманы

«Над черным очертаньем мыса…»

Над черным очертаньем мыса — Луна — как рыцарский доспех. На пристани — цилиндр и мех, Хотелось бы: поэт, актриса. Огромное дыханье ветра, Дыханье северных садов, — И горестный, огромный вздох: — Ne laissez pas traîner mes lettres! [33]

33

«Не раскидывайте мои письма!» (фр.)

«Так, руки заложив в карманы…»

Так, руки заложив в карманы, Стою. Синеет водный путь. — Опять любить кого-нибудь? — Ты уезжаешь утром рано. Горячие туманы Сити — В глазах твоих. Вот так, ну вот… Я буду помнить — только рот И страстный возглас твой: — Живите!

«Смывает лучшие румяна…»

Смывает лучшие румяна — Любовь. Попробуйте на вкус, Как слезы — сóлоны. Боюсь, Я завтра утром — мертвой встану. Из Индии пришлите камни. Когда увидимся? — Во сне. — Как ветрено! — Привет жене, И той — зеленоглазой — даме.

«Ревнивый ветер треплет шаль…»

Ревнивый ветер треплет шаль. Мне этот час сужден — от века. Я чувствую у рта и в вéках Почти звериную печаль. Такая слабость вдоль колен! — Так вот она, стрела Господня! — Какое зарево! — Сегодня Я буду бешеной Кармен.

* * *

…Так, руки заложив в карманы, Стою. Меж нами океан. Над городом — туман, туман. Любви старинные туманы.

19 августа 1917

«Из Польши своей спесивой…»

Из Польши своей спесивой Принес ты мне речи льстивые, Да шапочку соболиную, Да руку с перстами длинными, Да нежности, да поклоны, Да княжеский герб с короною. — А я тебе принесла Серебряных два крыла.

20 августа 1917

«Молодую рощу шумную…»

Молодую рощу шумную — Дровосек перерубил. То, что Господом задумано — Человек перерешил. И уж роща не колышется — Только пни, покрыты ржой. В голосах родных мне слышится Темный голос твой чужой. Все мерещатся мне дивные Темных глаз твоих круги. — Мы с тобою — неразрывные, Неразрывные враги.

20 августа 1917

«С головою на блещущем блюде…»

С головою на блещущем блюде Кто-то вышел. Не я ли сама? На груди у меня — мертвой грудою — Целый город, сошедший с ума! А глаза

у него — как у рыбы: Стекленеют, глядят в небосклон, А над городом — мертвою глыбой — Сладострастье, вечерний звон.

22 августа 1917

«Собрались, льстецы и щеголи…»

Собрались, льстецы и щеголи, Мы не страсти праздник праздновать. Страсть-то с голоду, да с холоду, — Распашная, безобразная. Окаянствует и пьянствует, Рвет Писание на части… — Ах, гондолой венецьянскою Подплывает сладострастье! Роза опытных садовников За оградою церковною, Райское вино любовников — Сладострастье, роза кровная! Лейся, влага вдохновенная, Вожделенное токайское — За <нетленное> — блаженное Сладострастье, роскошь райскую!

22 августа 1917

«Нет! Еще любовный голод…»

Нет! Еще любовный голод Не раздвинул этих уст. Нежен — оттого что молод, Нежен — оттого что пуст. Но увы! На этот детский Рот — Шираза лепестки!— Все людское людоедство Точит зверские клыки.

23 августа 1917

Иосиф

Царедворец ушел во дворец. Раб согнулся над коркою черствой. Изломала — от скуки — ларец Молодая жена царедворца. Голубям раскусила зоба, Исщипала служанку — от скуки, И теперь молодого раба Притянула за смуглые руки. — Отчего твои очи грустны? В погребах наших — царские вина! — Бедный юноша — я, вижу сны! И служу своему господину. — Позабавь же свою госпожу! Солнце жжет, господин наш — далёко… — Я тому господину служу, Чье не дремлет огромное око. Длинный лай дозирающих псов, Дуновение рощи миндальной. Рокот спорящих голосов В царедворческой опочивальне. — Я сберег господину — казну. — Раб! Казна и жена — не едино. — Ты алмаз у него. Как дерзну — На алмаз своего господина?! Спор Иосифа! Перед тобой — Что — Иакова единоборство! И глотает — с улыбкою — вой Молодая жена царедворца.

23 августа 1917

«Только в очи мы взглянули — без остатка…»

Только в очи мы взглянули — без остатка, Только голос наш до вопля вознесен — Как на горло нам — железная перчатка Опускается — по имени — закон. Слезы в очи загоняет, воды — В берега, проклятие — в уста. И стремит железная свобода Вольнодумца с нового моста. И на грудь, где наши рокоты и стоны, Опускается железное крыло. Только в обруче огромного закона Мне просторно — мне спокойно — мне светло.

25 августа 1917

«Мое последнее величье…»

Мое последнее величье На дерзком голоде заплат! В сухие руки ростовщичьи Снесен последний мой заклад. Промотанному — в ночь — наследству У Господа — особый счет. Мой — не сошелся. Не по средствам Мне эта роскошь: ночь и рот. Простимся ж коротко и просто — Раз руки не умеют красть! — С тобой, нелепейшая роскошь, Роскошная нелепость! — страсть!