Том 1. Стихотворения, статьи, наброски 1834-1849

Тургенев Иван Сергеевич

LX

Она не вспомнила, что никогда С Андреем ей не жить; что не свободна Она, что страсти слушаться — беда… И что такая страсть или бесплодна, Или преступна… Женщина всегда В любви так бескорыстно благородна… И предаются смело, до конца, Одни простые женские сердца.

LXI

Дуняша плакала… Но вот Андрей, Услышав легкий шум её рыданья, Дверь отворил и с изумленьем к ней Приближился… вопросы, восклицанья Его так нежны были, звук речей Дышал таким избытком состраданья… Сквозь слезы, не сказавши ничего, Дуняша

посмотрела на него.

LXII

Что было в этом взгляде, боже мой! Глубокая, доверчивая нежность, Любовь, и благодарность, и покой Блаженства, преданность и безмятежность, И кроткий блеск веселости немой, Усталость и стыдливая небрежность, И томный жар, пылающий едва… Досадно — недостаточны слова.

LXIII

Андрей не понял ровно ничего, Но чувствовал, что грудь его готова Внезапно разорваться, — до того В ней сердце вдруг забилось. Два-три слова С усильем произнес он… на него Дуняша робко посмотрела, снова Задумалась — и вот, не мысля зла, Ему тихонько руку подала.

LXIV

Он всё боялся верить… Но потом Вдруг побледнел… лицо закрыл руками И тихо наклонился весь в немом Восторге… Быстро, крупными слезами Его глаза наполнились… О чем Он думал… также выразить словами Нельзя… Нам хорошо, когда в тупик Приходит описательный язык.

LXV

Она молчала… и молчал он сам. О! то, что в это дивное мгновенье Их полным, замирающим сердцам Одну давало жизнь, одно биенье, — Любовь едва решается речам Себя доверить… Нужно ль объясненье ^* Того, что несомненней и ясней (Смотри Шекспира) солнечных лучей?

LXVI

Он руку милую держал в руках Похолодевших; слабые колени, Дрожа, под ним сгибались… а в глазах Полузакрытых пробегали тени. Он задыхался… Между тем, о страх! Фаддей (супруг) входил в пустые сени… Известно вам, читатели-друзья, Всегда приходят вовремя мужья.

LXVII

«Я голоден», — сказал он важно, вдруг Шагнувши в комнату. Дуняша разом Исчезла; наш Андрей, наш бедный друг (Коварный друг!) глядел не то Фоблазом ^* , Не то Маниловым; один супруг Приличье сохранил и даже глазом Не шевельнул, не возопил «о-го!» Как муж — он не заметил ничего.

LXVIII

Андрей пробормотал несвязный вздор, Болезненно зевнул, стал как-то боком, Затеял было странный разговор О Турции, гонимой злобным роком ^* , И, наконец, поднявши к небу взор, Ушел. В недоумении глубоком Воскликнул муж приятелю вослед: «Куда же вы? Сейчас готов обед».

LXIX

Андрею не до кушанья. Домой Он прибежал и кинулся на шею Сперва к хозяйке, старой и кривой, Потом к оторопелому лакею… Потом к собаке. С радостью большой Он дал бы руку своему злодею Теперь… Он был любим! он был любим! Кто мог, о небеса, сравниться с ним?

LXX

Андрей блаженствовал… Но скоро в нем Другое чувство пробудилось. Странно! Он

поглядел задумчиво кругом… Ему так грустно стало — несказанно, Глубоко грустно. Вспомнил он о том, Что в голове его не раз туманно Мелькало… но теперь гроза бедой, Неотразимой, близкой, роковой

LXXI

Ему представилась. Еще вчера Не разбирал он собственных желаний. При ней он был так счастлив… и с утра Тоской немых, несбыточных мечтаний Томился… Но теперь — прошла пора Блаженства безотчетного, страданий Ребяческих… не возвратится вновь Прошедшее. Андрей узнал любовь!

LXXII

И всё предвидел он: позор борьбы, Позор обмана, дни тревог и скуки, Упрямство непреклонное судьбы, И горькие томления разлуки, И страх, и всё, чем прокляты рабы… И то, что хуже — хуже всякой муки: Живучесть пошлости. Она сильна; Ей наша жизнь давно покорена.

LXXIII

Он не шутя любил, недаром… Он, В наш век софизмов, век самолюбивый, Прямым и добрым малым был рожден. Ему дала природа не кичливый, Но ясный ум; он уважал закон И собственность чужую… Молчаливый, Растроганный, он медленно лицо Склонил и тихо вышел на крыльцо.

LXXIV

На шаткую ступеньку сел Андрей. Осенний вечер обагрял сияньем Кресты да стены белые церквей. Болтливым, свежим, долгим трепетаньем В саду трепещут кончики ветвей. Струями разливается с молчаньем Вечерним — слабый запах. Кроткий свет Румянит облака свинцовый цвет.

LXXV

Садится солнце. Воздух дивно тих, И вздрагивает ветер, словно сонный. Окошки темных домиков на миг Зарделись и погасли. Отягченный Росой внезапной, стынет луг. Затих Весь необъятный мир. И благовонный, Прозрачный пар понесся в вышину… И небо ждет холодную луну.

LXXVI

Вот замелькали звезды… Боже мой! Как равнодушна, как нема природа! Как тягостны стремительной, живой Душе — ее законная свобода, Ее порядок, вечность и покой! Но часто после прожитого года В томительной мучительной борьбе, Природа, позавидуешь тебе!

Часть вторая

I

Прошло шесть месяцев. Зима лихая Прошла; вернулась ясная весна, Среди полей взыграла голубая, Веселая, свободная волна, Уже пробилась почка молодая, И дрогнула немая глубина… Здоровая земля блестит и дышит, И млеет и зародышами пышет.

II

А наш Андрей? Наружной перемены В его судьбе не замечаем мы. По-прежнему к соседу после сцены С его женой — в теченье всей зимы Ходил он… «Те же люди, те же стены. Всё то же, стало быть…» Вот как умы Поверхностные судят большей частью… Но мы глубокомысленны, по счастью.

III

Любовь рождается в одно мгновенье — И долго развивается потом. С ней борется лукавое сомненье; Она растет и крепнет, но с трудом… И лишь тогда последнее значенье Ее вполне мы, наконец, поймем, Когда в себе безжалостно погубим Упрямый эгоизм… или разлюбим.