Том 1. Стихотворения, статьи, наброски 1834-1849

Тургенев Иван Сергеевич

XXIV

Но вечером, когда то раздраженье Сменила постепенно тишина, Немую грусть, унылое смущенье, Усталый взгляд Андрея вдруг она Заметила… Невольно сожаленье В ее душе проснулось, и, полна Раскаянья, Дуняша молчаливо По комнате прошлась и боязливо

XXV

К нему подсела. Взор ее приветно Сиял; лицо дышало добротой. «Андрей, зачем вы едете?» Заметно Дрожал неровный голос. Головой Поник он безнадежно, безответно, Хотел заговорить, махнул рукой, Взглянул украдкой на нее… бледнея… И

поняла Дуняша взгляд Андрея.

XXVI

Она сидела молча, замирая, С закрытыми глазами. Перед ней Вся будущность угрюмая, пустая, Мгновенно развернулась… и, со всей Собравшись силой, медленно вставая, Она сказала шёпотом: «Андрей, Я понимаю вас… Вы не лукавы… Я благодарна вам… Вы правы… правы!»

XXVII

Его рука, дрожа, сыскала руку Дуняши… Расставаясь навсегда, В последний раз, на горькую разлуку Пожал он руку милую тогда. Не передав изменчивому звуку Своей тоски — но страха, но стыда Не чувствуя, — проворными шагами Он вышел и залился вдруг слезами.

XXVIII

О чувство долга! Сколько наслаждений (Духовных, разумеется) тобой Дается нам в замену треволнений Ничтожной, пошлой радости земной! Но по причине разных затруднений, По слабости, всё мешкал наш герой, Пока настал, к тоске дворян уезда Бобковского, печальный день отъезда.

XXIX

Андрей с утра в унылую тревогу Весь погрузился; дедовский рыдван, Кряхтя, придвинул к самому порогу, Набил и запер толстый чемодан; Всё бормотал: «Тем лучше; слава богу», — И сапоги запихивал в карман… ^* Людей томит и мучит расставанье, Как никогда не радует свиданье.

XXX

Потом он начал ящики пустые С великим шумом выдвигать; в одном Из них нашел он ленточки — немые Свидетели прошедшего… Потом Он вышел в сад… и листики сырые Над ним шумели грустно, старый дом Как будто тоже горевал, забвенье Предчувствуя да скорое паденье.

XXXI

С тяжелым сердцем к доброму соседу Андрей поплелся; но не тотчас он К нему пришел и не попал к обеду. Уже гудел вечерний, тяжкий звон. «А, здравствуйте! Вы едете?» — «Я еду». «Когда же?» — «Завтра до зари». — «Резон; Лошадкам легче; легче, воля ваша…» Андрей с ним согласился. Где Дуняша?

XXXII

Она сидела в уголку. Смущенье Изобличали взоры. В темноте Она казалась бледной. Утомленье Ее печальной, тихой красоте Такое придавало выраженье, Так трогательны были взоры те, Смягченные недавними слезами, Что бедный наш Андрей всплеснул руками.

XXXIII

С ней говорил он… как обыкновенно Перед отъездом говорят: о том, Что никого на свете совершенно Занять не в состоянии; причем Они смеялись редко, принужденно И странно, долго хмурились потом… Фаддей зевал до слез весьма протяжно И, кончив, охорашивался важно.

XXXIV

Был у Дуняши садик, но старинной Привычке русской. Садиком у нас В уездах щеголяют. Из гостиной Вели

две-три ступеньки на террас. Кончался сад довольно темной, длинной Аллеей… Вечером, и в жаркий час, И даже ночью по песку дорожки Бродили часто маленькие ножки.

XXXV

В тот вечер, над землей, до влаги жадной, Веселая, весенняя гроза Промчалась шумно… Легкий сон отрадной Волной струится мягко на глаза Всему, что дышит, и в тени прохладной На каждом новом листике слеза Прозрачная дрожит, блестит лукаво, И небо затихает величаво…

XXXVI

Во след другим, отсталая, лениво Несется туча, легкая, как дым. Кой-где вдали возникнет торопливо Неясный шум — и, воздухом ночным Охваченный, исчезнет боязливо. От сада веет запахом сырым… И на ступеньках редкие, большие Еще пестреют капли дождевые.

XXXVII

И на террас они пошли все трое… Вот, помолчавши несколько, супруг Им объявил, что время не такое, Чтобы гулять, и возвратился вдруг В гостиную. Но небо голубое Им улыбалось ласково. Сам-друг Они присели на скамейке, рядом — Меж светлым домиком и темным садом.

XXXVIII

Всё так очаровательно: молчанье Кругом, как будто чутко над землей Поникла ночь и слушает… Мерцанье Далекой, робкой звездочки… покой Немеющего воздуха… Желанье В сердцах их, полных горестью, тоской, Любовью, загоралось самовластно… А вот луна блеснула сладострастно…

XXXIX

И, словно пробужденные стыдливым, Медлительным и вкрадчивым лучом, Заговорили говором сонливым Верхушки лип, облитые дождем. Внезапно по дорожкам молчаливым, В кустах и на песку перед крыльцом Взыграли тени слабые… Волненье Скрывая, смотрят оба в отдаленье.

XL

О ночь! о мрак! о тайное свиданье! Ступаешь робко, трепетной ногой… Из-за стены лукавое призванье, Как легкий звон, несется за тобой… Неровное, горячее дыханье В тени пахучей, дремлющей, сырой, Тебе в лицо повеет торопливо… Но вдаль они глядели молчаливо.

XLI

Сердца рвались… но ни глаза, ни руки Встречаться не дерзали… При луне, Испуганные близостью разлуки, Они сидят в унылой тишине. Лишь изредка порывистые муки Их потрясали смутно, как во сне… «Так завтра? Точно?» — «Завтра». Понемножку Дуняша встала, подошла к окошку,

XLII

Глядит: перед огромным самоваром Супруг уселся; медленно к губам Подносит чашку, благовонным паром Облитую, пыхтит, кряхтит — а сам Поглядывает исподлобья. «Даром Простудишься, Дуняша… Полно вам Ребячиться», — сказал он равнодушно… Дуняша засмеялась и послушно

XLIII

Вошла да села молча. «На прощанье, Андрей Ильич, откушайте чайку. Позвольте небольшое замечанье… (Андрей меж тем прижался к уголку.) Ваш родственник оставил завещанье?» «Оставил». — «Он… в каком служил полку?» «В Измайловском». — «Я думал, в Кирасирском. И жизнь окончил в чине бригадирском?»