Том 3. Поэмы 1828-1834

Лермонтов Михаил Юрьевич

<II>

Утихло озеро. С стремниной Молчат туманные скалы, И вьются дикие орлы, Крича над зеркальной пучиной. Уж челнока с давнишних пор Волна глухая не лелеет, Кольцом вокруг угрюмый бор, Подняв вершины, зеленеет, Скрываясь за хребтами гор. Давно ни пес, ни всадник смелый Страны глухой и опустелой Не посещал. Окрестный зверь Забыл знакомый шум ловитвы. Но кто и для какой молитвы На берегу стоит теперь ?.. С какою здесь он мыслью странной? С мечом, в кольчуге, за спиной Колчан и лук. Шишак стальной Блестит насечкой иностранной… Он тихо красный плащ рукой На землю бросил, не спуская Недвижных с озера очей, И кольцы русые кудрей Бегут, на плечи ниспадая. В герое повести моей Следы являлись кратких дней, Но не приметно впечатлений: Ни удовольствий, ни волнений, Ни упоительных страстей. И став у пенистого брега, Он к духу озера воззвал: «Стрибог! я вновь к тебе предстал. Не мог ты позабыть Олега. Он приносил к тебе врагов, Сверша опасные набеги. Он в честь тебе их пролил кровь. И тот опять средь сих лесов, Пред кем дрожали печенеги. Как в день разлуки роковой Явись опять передо мной!» И шумно взволновались воды, Растут свинцовые валы, Как в час суровой непогоды Покрылись пеною скалы. Восстал в средине столб туманный… Тихонько вид меняя странный, Ясней, ясней, ясней… и вот Стрибог по озеру идет. Глаза открытые сияли, Подъялась влажная рука, И мокрые власы бежали По голым персям старика.

<III>

Ах, было время, время боев На милой нашей стороне. Где ж те года? прошли оне С мгновенной славою героев. Но тени сильных я видал И громкий голос их слыхал: В часы суровой непогоды, Когда бушуя плещут воды, И вихрь, клубя седую пыль, Волнует по полям ковыль, Они на темносизых тучах Разнообразною толпой Летят. Щиты в руках могучих, Их тешит бурь знакомый вой. Сплетаясь цепию воздушной, Они вступают в грозный бой. Я зрел их смутною душой, Я им внимал неравнодушно. На мне была тоски печать, Бездействием терзалась совесть, И я решился начертать Времен былых простую повесть. Жил-был когда-то князь Олег, Владетель русского народа, Варяг, боец (тогда свобода Не начинала свой побег). Его рушительный набег Почти от Пскова до Онеги Поля и веси покорил… Он всем соседям страшен был: Пред ним дрожали печенеги, С ним от Каспийских берегов Казары дружества искали, Его дружины побеждали Свирепых

жителей дубров; И он искал на греков мести, Презреньем гордых раздражен… Царь Византии был смущен Молвой ужасной этой вести… Но что замедлил князьОлег Свой разрушительный набег? ..

Два брата ^*

«Ах, брат! ах, брат! стыдись, мой брат! Обеты теплые с мольбами Забыл ли? год тому назад Мы были нежными друзьями… Ты помнишь, помнишь, верно, бой, Когда рубились мы с тобой Против врагов родного края Или, заботы удаляя, С новорожденною зарей Встречали вместе праздник Лады. И что ж? волнение досады, Неугомонная вражда Нас разделили навсегда !..» «Не называй меня как прежде В благополучные года. В те дни, как верил я надежде, Любви и дружбе… Я знавал Волненья сердца дорогие, И очи, очи голубые… Я сердцем девы обладал: Ты у меня его украл !.. Ты завладел моей прекрасной, Ее любовью и красой, Ты обманул меня… ужасно! И посмеялся надо мной». Умолкли. Но еще стоят В душе терзаемы враждою. На каждом светлые блестят Мечи с насечкой золотою, На каждом панцырь и шелом, Орлиным осенен крылом. Всё пусто вкруг в дали туманной. Пред ними жертвенник. На нем Кумир белеет деревянный. И только плющ виясь младой Лелеет жертвенник простой. Они колена преклонили, Взаимной злобой поклялись. Вот на коней своих вскочили И врозь стрелою понеслись. Давноль? давно ли друг без друга Их край родимый не видал? Давно ль, когда один страдал В изнеможении недуга, Другой прикованный стоял Нежнейшей дружбой к изголовью? Вдруг, горьким мщением дыша, Кипят! надменная душа Чем раздражилася? — любовью! Аскар, добычу бранных сил, Финляндку юную любил. Она лила в неволе слезы, И помнила средь грустных дней Скалы Финляндии своей. Скалы Финляндии пустой, Озер стеклянные заливы И бор печальный и глухой, Как милы вы, как вы счастливы Своею дикой красотой… Дымятся низкие долины, Где кучи хижин небольших С дворами грязными. Вкруг их Растут кудрявые рябины, На высотах чернеют пни Иль стебли обгорелых сосен. В стране той кратки дни весны И продолжительная осень…

Две невольницы ^*

Beware, my Lord, of jealousy.

Othello.W. Shakespeare. [3]

I

«Люблю тебя, моя Заира! Гречанка нежная моя! — У ног твоих богатства мира И правоверная земля. Когда глазами голубыми Ты водишь медленно кругом, Я молча следую за ними, Как раб с мечтами неземными За неземным своим вождем. Пусть пляшет бойкая Гюльнара, Пускай под белою рукой Звенит испанская гитара: О не завидуй, ангел мой! Все песни пламенной Гюльнары, Все звуки трепетной гитары, Всех роз восточных аромат, Топазы, жемчуг и рубины Султан Ахмет оставить рад За поцелуя звук единый, И за один твой страстный взгляд!» «Султан! я в дикой, бедной доле, Но с гордым духом рождена; И в униженьи, и в неволе Я презирать тебя вольна! Старик, забудь свои желанья: Другой уж пил мои лобзанья — И первой страсти я верна! Конечно, грозному султану Сопротивляться я не стану; Но знай: ни пыткой, ни мольбой Любвииз сердца ледяного Ты не исторгнешь: я готова! Скажи, палач готов ли твой?»

3

Избави, боже, от ревности. Отелло. В. Шекспир.

II

Тиха, душиста и светла Настала ночь. Она была Роскошнее, чем ночь Эдема. Заснул обширный Цареград, Лишь волны дальные шумят У стен крутых. Окно гарема Отворено, и свет луны, Скользя, мелькает вдоль стены; И блещут стекла расписные Холодным, радужным огнем; И блещут стены парчовые, И блещут кисти золотые, Диваны мягкие кругом. Дыша прохладою ночною, Сложивши ноги под собою, Облокотившись на окно, Сидела смуглая Гюльнара. В молчанье всё погружено, Из белых рук ее гитара Упала тихо на диван; И взор чрез шумный океан Летит: туда ль, где в кущах мира Она ловила жизни сон? Где зреет персик и лимон На берегу Гвадалкивира? Нет! Он боязненно склонен К подножью стен, где пена дремлет! Едва дыша, испанка внемлет, И светит ей в лицо луна: Не оттоголь она бледна? Чу! томный крик… волной плеснуло… И на кристалле той волны Заколебалась тень стены… И что-то белое мелькнуло — И скрылось! — Снова тишина. Гюльнары нет уж у окна; С улыбкой гордости ревнивой Она гитару вновь берет, И песнь Испании счастливой С какой-то дикостью поет; И часто, часто слово мщенье Звучит за томною струной, И злобной радости волненье Во взорах девы молодой!

Джюлио ^*

(Повесть. 1830 год.)

Вступление

Осенний день тихонько угасал На высоте гранитных шведских скал. Туман облек поверхности озер, Так что едва заметить мог бы взор Бегущий белый парус рыбака. Я выходил тогда из рудника, Где золото, земных трудов предмет, Там люди достают уж много лет; Здесь обратились страсти все в одну, И вечный стук тревожит тишину; Между столпов гранитных и аркад Блестит огонь трепещущих лампад, Как мысль в уме, подавленном тоской, Кидая свет бессильный и пустой !.. Но если очи, в бесприветной мгле Угасшие, морщины на челе, Но если бледный вялый цвет ланит И равнодушный молчаливый вид, Но если вздох, потерянный в тиши, Являют грусть глубокую души, — О! не завидуйте судьбе такой. Печальна жизнь в могиле золотой. Поверьте мне, немногие из них Могли собрать плоды трудов своих. Не нахожу достаточных речей, Чтоб описать восторг души моей, Когда я вновь взглянул на небеса, И освежила голову роса. Тянулись цепью острые скалы Передо мной; пустынные орлы Носилися, крича средь высоты. Я зрел вдали кудрявые кусты У озера спокойных берегов И стебли черные сухих дубов. От рудника вился желтея путь… Как я желал скорей в себя вдохнуть Прохладный воздух, вольный, как народ Тех гор, куда сей узкий путь ведет. Вожатому подарок я вручил, Но, признаюсь, меня он удивил, Когда не принял денег. Я не мог Понять, зачем, и снова в кошелек Не смел их положить… Его черты (Развалины минувшей красоты, Хоть не являли старости оне), Казалося, знакомы были мне. И подойдя, взяв за руку меня: «Напрасно б, — он сказал, — скрывался я! Так, Джюлио пред вами, но не тот, Кто по струям венецианских вод В украшенной гондоле пролетал. Я жил, я жил и много испытал; Не для корысти я в стране чужой: Могилы тьма сходна с моей душой, В которой страсти, лета и мечты Изрыли бездну вечной пустоты… Но я молю вас только об одном, Молю: возьмите этот свиток. В нем, В нем мир всю жизнь души моей найдет — И, может быть, он вас остережет!» Тут скрылся быстро пасмурный чудак, И посмеялся я над ним; бедняк, Я полагал, рассудок потеряв, Не потерял еще свой пылкий нрав; Но, пробегая свиток (видит бог), Я много слез остановить не мог.

* * *

Есть край: его Италией зовут; Как божьи птицы, мнится, там живут Покойно, вольно и беспечно. И прошлец, Германии иль Англии жилец, Дивится часто счастию людей, Скрывающих улыбкою очей Безумный пыл и тайный яд страстей. Вам, жителям холодной стороны, Не перенять сей ложной тишины, Хотя ни месть, ни ревность, ни любовь Не могут в вас зажечь так сильно кровь, Как в том, кто близ Неаполя рожден: Для крайностей ваш дух не сотворен!. Спокойны вы !..на ваш унылый край Навек я променял сей южный рай, Где тополи, обвитые лозой, Хотят шатер достигнуть голубой, Где любят моря синие валы Баюкать тень береговой скалы… Вблизи Неаполя мой пышный дом Белеется на берегу морском, И вкруг него веселые сады; Мосты, фонтаны, бюсты и пруды Я не могу на память перечесть; И там у вод, в лимонной роще, есть Беседка; всех других она милей, Однако вспомнить я боюсь об ней. Она душистым запахом полна, Уединенна и всегда темна. Ах! здесь любовь моя погребена; Здесь крест, нагнутый временем, торчит Над холмиком, где Лоры труп сокрыт. При верной помощи теней ночных, Бывало, мы, укрывшись от родных, Туманною озарены луной, Спешили с ней туда рука с рукой; И Лора, лютню взяв, певала мне… Ее плечо горело как в огне, Когда к нему я голову склонял И пойманные кудри целовал… Как гордо волновалась грудь твоя, Коль очи в очи томно устремя, Твой Джюлио слова любви твердил; Лукаво милый пальчик мне грозил, Когда я, у твоих склоняясь ног, Восторг в душе остановить не мог… Случалось, после я любил сильней, Чем в этот раз; но жалость лишь о сей Любви живет, горит в груди моей. Она прошла, таков судьбы закон, Неумолим и непреклонен он, Хотя щадит луны любезной свет, Как памятник всего, чего уж нет. О, тень священная! простишь ли ты Тому, кто обманул твои мечты, Кто обольстил невинную тебя И навсегда оставил не скорбя? Я страсть твою употребил во зло, Но ты взгляни на бледное чело, Которое изрыли не труды, — На нем раскаянья и мук следы; Взгляни на степь, куда я убежал, На снежные вершины шведских скал, На эту бездну смрадной темноты, Где носятся, как дым, твои черты, На ложе, где с рыданием, с тоской Кляну себя с минуты роковой… И сжалься, сжалься, сжалься надо мной !.. Когда мы женщину обманем, тайный страх Живет для нас в младых ее очах; Как в зеркале, вину во взоре том Мы различив, укор себе прочтем. Вот отчего, оставя отчий дом, Я поспешил, бессмысленный, бежать, Чтоб где-нибудь рассеянье сыскать! Но с Лорой я проститься захотел. Я объявил, что мне в чужой предел Отправиться на много должно лет, Чтоб осмотреть великий божий свет. «Зачем тебе! — воскликнула она, — Что даст тебе чужая сторона, Когда ты здесь не хочешь быть счастлив ?.. Подумай, Джюлио!» тут, взор склонив, Она меня рукою обняла, — «Ах, я почти уверена была, Что не откажешь в просьбе мне одной: Не покидай меня, возьми с собой, Не преступи вторично свой обет… Теперь… ты должен знать !..» «Нет, Лора, нет! — Воскликнул я, — оставь меня, забудь; Привязанность былую не вдохнуть В холодную к тебе отныне грудь; Как странники на небе, облака Свободно сердце и любовь легка». И, побледнев как будто бы сквозь сна, В ответ сказала тихо мне она: «Итак, прости навек, любезный мой; Жестокий друг, обманщик дорогой; Когда бы знал, что оставляешь ты… Однако, прочь, безумные мечты, Надежда! сердце это не смущай… Ты более не мой… прощай !..прощай !.. Желаю, чтоб тебя в чужой стране Не мучила бы память обо мне…» То был глубокий вещий скорби глас. Так мы расстались. Кто жалчей из нас, Пускай в своем уме рассудит тот, Кто некогда сии листы прочтет. Зачем цену утраты на земле Мы познаем, когда уж в вечной мгле Сокровище потонет, и никак Нельзя разгнать его покрывший мрак? Любовь младых, прелестных женских глаз, По редкости, сокровище для нас (Так мало дев, умеющих любить); Мы день и ночь должны его хранить; И, горе! если скроется оно: Навек блаженства сердце лишено. Мы только раз один в кругу земном Горим взаимной нежности огнем. Пять целых лет провел в Париже я. Шалил, именье с временем губя; Первоначальной страсти жар святой Я называл младенческой мечтой. Дорога славы, заманив мой взор, Наскучила мне. Совести укор Убить любовью новой захотев, Я стал искать беседы юных дев; Когда же охладел к ним наконец, Представила мне дружба свой венец; Повеселив меня немного дней, Распался он на голове моей… Я стал бродить печален и один; Меня уверили, что это сплин; Когда же надоели доктора, Я хладнокровно их согнал с двора. Душа моя была пуста, жестка. Я походил тогда на бедняка: Надеясь клад найти, глубокий ров Он ископал среди своих садов, Испортить не страшась гряды цветов, Рыл, рыл — вдруг что-то застучало — он Вздрогнул… предмет трудов его найден — Приблизился… торопится… глядит: Что ж? — перед ним гнилой скелет лежит! «Заботы вьются в сумраке ночей Вкруг ложа мягкого, златых кистей; У изголовья совесть-скорпион От вежд засохших гонит сладкий сон; Как ветр преследует по небу вдаль Оторванные тучки, так печаль, В одну и ту же с нами сев ладью, Не отстает ни в куще, ни в бою»; Так римский говорит поэт-мудрец. Ах! это испытал я наконец, Отправившись, не зная сам куда, И с Сеною простившись навсегда !.. Ни

диких гор Швейцарии снега, Ни Рейна вдохновенные брега, Ничем мнеум наполнить не могли, И сердцу ничего не принесли. Венеция! о, как прекрасна ты, Когда, как звезды спавши с высоты, Огни по влажным улицам твоим Скользят; и с блеском синим, золотым, То затрепещут и погаснут вдруг, То вновь зажгутся; там далекий звук, Как благодарность в злой душе, порой Раздастся и умрет во тьме ночной: То песнь красавицы, с ней друг ея; Они поют, и мчится их ладья. Народ, теснясь на берегу, кипит. Оттуда любопытный взор следит Какой-нибудь красивый павильон, Который бегло в волнах отражен. Разнообразный плеск и весел шум Приводят много чувств и много дум; И много чудных случаев рождал Ничем ненарушимый карнавал. Я прихожу в гремящий маскерад, Нарядов блеск там ослепляет взгляд; Здесь не узнает муж жены своей. Какой-нибудь лукавый чичисбей, Под маской, близ него проходит с ней; И муж готов божиться, что жена Лежит в дому отчаянно больна… Но если всё проник ревнивый взор — Тотчас кинжал решит недолгий спор; Хотя ненужно пролитая кровь Уж не воротит женскую любовь !.. Так мысля, в зале тихо я блуждал И разных лиц движенья наблюдал; Но, как пустые грезы снов пустых, Чтоб рассказать, я не запомню их. И вижу маску: мне грозит она. Огонь паров застольного вина Смутил мой ум, волнуя кровь мою. Я домино окутался, встаю, Открыл лицо, за тайным чудаком Стремлюсь и покидаю шумный дом. Быстрее ног преследуют его Мои глаза, не помня ничего; Вослед за ним, хотя и не хотел, На лестницу крутую я взлетел !.. Огромные покои предо мной, Отделаны с искусственной красой; Сияли свечи яркие в углах, И живопись дышала на стенах. Ни блеск, ни сладкий аромат цветов Желаньем ускоряемых шагов Остановить в то время не могли: Они меня с предчувствием несли Туда, где, на диване опустясь, Мой незнакомец, бегом утомясь, Сидел; уже яблизко у дверей — Вдруг — (изумление души моей Чьи краски на земле изобразят?) С него упал обманчивый наряд — И женщина единственной красы Стояла близ меня. Ее власы Катились на волнуемую грудь С восточной негой… я не смел дохнуть, Покуда взор, весь слитый из огня, На землю томно не упал с меня. Ах! он стрелой во глубь мою проник! Не выразил бы чувств моих в сей миг Ни ангельский, ни демонский язык !.. Средь гор кавказских есть, слыхал я, грот, Откуда Терек молодой течет, О скалы неприступные дробясь; С Казбека в пропасть иногда скатясь, Отверстие лавина завалит, Как мертвый, он на время замолчит… Но лишь враждебный снег промоет он, Быстрей его не будет Аквилон; Беги сайгак от берега в тот час И жаждущий табун — умчит он вас, Сей ток, покрытый пеною густой, Свободный, как чеченец удалой. Так и любовь, покрытаскуки льдом, Прорвется и мучительным огнем Должна свою разрушить колыбель, Достигнет или не достигнет цель !.. И беден тот, кому судьбина, дав И влюбчивый и своевольный нрав, Позволила узнать подробно мир, Где человек всегда гоним и сир, Где жизнь — измен взаимных вечный ряд, Где память о добре и зле — всё яд, И где они, покорствуя страстям, Приносят только сожаленье нам! Я был любим, сам страстию пылал И много дней Мелиной обладал, Летучих наслаждений властелин. Из этих дён я не забыл один: Златило утро дальний небосклон, И запах роз с брегов был разнесен Далеко в море; свежая волна, Играющим лучом пробуждена, Отзывы песни рыбаков несла… В ладье при верной помощи весла Неслися мы с Мелиною сам-друг, Внимая сладкий и небрежный звук; За нами в блеске утренних лучей Венеция, как пышный мавзолей Среди песков Египта золотых, Из волн поднявшись, озирала их. В восторге я твердил любви слова Подруге пламенной; моя глава, Когда я спорить уставал с водой, В колена ей склонялася порой. Я счастлив был; неведомый никем, Казалось, я покоен был совсем, И в первый раз лишь мог о том забыть, О чем грустил, не зная возвратить. Но дьявол, сокрушитель благ земных, Блаженство нам дарит на краткий миг, Чтобы удар судьбы сразил сильней; Чтобы с жестокой тягостью своей Несчастье унесло от жадных глаз Всё, что ему еще завидно в нас. Однажды (ночь на город уж легла. Луна как в дыме без лучей плыла Между сырых туманов; ветр ночной, Багровый запад с тусклою луной — Всё предвещало бури; но во мне Уснули, мнилось, навсегда оне) Я ехал к милой; радость и любовь Мою младую волновали кровь; Я был любим Мелиной, был богат, Всё вкруг мне веселило слух и взгляд: Роптанье струй, мельканье челноков, Сквозь окна освещение домов, И баркаролла мирных рыбаков. К красавице взошел я; целый дом Был пуст и тих, как завоеван сном; Вот — проникаю в комнаты — и вдруг Я роковой вблизи услышал звук, Звук поцелуя… праведный творец, Зачем в сей миг мне не послал конец? Зачем, затрепетав как средь огня, Не выскочило сердце из меня? Зачем, окаменевший, я опять Движенье жизни должен был принять ?.. Бегу, стремлюсь, трещит — и настежь дверь !.. Кидаюся как разъяренный зверь Вту комнату, и быстрый шум шагов Мойслух мгновенно поразил — без слов, Схватив свечу, я в темный коридор, Где, ревностью пылая, встретил взор Скользящую как некий дух ночной По стенам тень. Дрожащею рукой Схватив кинжал, машу перед собой! И вот настиг; в минуту удержу — Рука… рука… хочу схватить — гляжу: Недвижная, как мертвая, бледна, Мне преграждает дерзкий путь она! Подъемлю злобно очи… страшный вид !.. Качая головой, призрак стоит. Кого ж я в нем встревоженный узнал? Мою обманутую Лору !.. …Я упал! Печален степи вид, где без препон Скитается летучий Аквилон И где кругом, как зорко ни смотри, Встречаете березы две иль три, Которые под синеватой мглой Чернеют вечером в дали пустой: Так жизнь скучна, когда боренья нет; В ней мало дел мы можем в цвете лет, В минувшее проникнув, различить, Она души не будет веселить: Но жребий я узнал совсем иной; Убит я не был раннею тоской… Страстей огонь, неизлечимый яд, Еще теперь в душе моей кипят… И их следы узнал я в этот раз. В беспамятстве, не открывая глаз, Лежал я долго; кто принес меня Домой, не мог узнать я. День от дня Рассудок мой свежей и тверже был; Как вновь меня внезапно посетил Томительный и пламенный недуг. Я был при смерти. Ни единый друг Не приходил проведать о больном… Как часто в душном сумраке ночном Со страхом пробегал я жизнь мою, Готовяся предстать пред судию; Как часто, мучим жаждой огневой, Я утолить ее не мог водой, Задохшейся и теплой и гнилой; Как часто хлеб перед лишенным сил Черствел, хотя еще не тронут был; И скольких слез, стараясь мужем быть, Я должен был всю горечь проглотить !.. И долго я томился. Наконец, Родных полей блуждающий беглец, Я возвратился к ним. В большом саду Однажды я задумавшись иду, И вдруг пред мной беседка. Узнаю Зеленый свод, где я сказал: «люблю» Невинной Лоре(я еще об ней Не спрашивал соседственных людей), Но страх пустой мой ум преодолел. Вхожу, и что ж бродящий взгляд узрел? — Могилу! — свежий, летний ветерок Порою нес увялый к ней листок, И незабудками испещрена Дышала сыростью и мглой она. Не ужасом, но пасмурной тоской Я был подавлен в миг сей роковой! Презренье, гордость в этой тишине Старались жалость победить во мне. Так вот что я любил !..так вот о ком Я столько дум питал в уме моем !.. И стоило ль любить и покидать, Чтобы странамчужим нести казать Испорченное сердце (плод страстей), В чем недостатка нет между людей ?.. Так вот что я любил! клянусь, мой бог, Ты лучшую ей участь дать не мог; Пресечь должна кончина бытие: Чем раньше, тем и лучше для нее! И блещут, дева, незабудки над тобой, Хотя забвенья стали пеленой; Сплела из них земля тебе венец… Их вырастили матерь и отец, На дерн роняя слезы каждый день, Пока туманная ложася тень С холодной сладкою росой ночей, Не освежала старых их очей… И я умру! — но только ветр степей Восплачет над могилою моей !.. Преодолеть стараясь дум борьбу, Так я предчувствовал свою судьбу… И я оставил прихотливый свет, В котором для меня веселья нет И где раскаянье бежит от нас, Покуда юность не оставит глаз. Но я был стар, я многое свершил! Поверьте: не одно лишенье сил, Последствие толпой протекших дней, Браздит чело и гасит жизнь очей !.. Я потому с досадой их кидал На мир, что сам себя в нем презирал! Я мнил: в моем лице легко прочесть, Что в сей груди такое чувство есть. Я горд был, и не снес бы, как позор, Пытающий, нескромный, хитрый взор. Как мог бы я за чашей хохотать И яркий дар похмелья выпивать, Когда всечасно мстительный металл В больного сердца струны ударял? Они меня будили в тьме ночной, Когда и ум, как взгляд, подернут мглой, Чтобы нагнать еще ужасней сон; Не уходил с зарей багровой он. Чем боле улыбалось счастье мне, Тем больше я терзался в глубине, Я счастие, казалося, привлек, Когда его навеки отнял рок, Когда любил в огне мучений злых Я женщин мертвых более живых. Есть сумерки души во цвете лет, Меж радостью и горем полусвет; Жмет сердце безотчетная тоска; Жизнь ненавистна, но и смерть тяжка. Чтобы спастись от этой пустоты, Воспоминаньем иль игрой мечты, Умножь одну или другую ты. Последнее мне было легче! я Опять бежал в далекие края; И здесь, в сей бездне, в северных горах, Зароют мой изгнаннический прах. Без имени в земле он должен гнить, Чтоб никого не мог остановить. Так я живу. Подземный мрак и хлад, Однообразный стук, огни лампад Мне нравятся. Товарищей толпу Презреннее себя всегда я чту, И самолюбье веселит мой нрав: Так рад кривой, слепого увидав! И я люблю, когда немая грусть Меня кольнет, на воздух выйти. Пусть, Пусть укорит меня обширный свод, За коим в славе восседает тот, Кто был и есть и вечно не прейдет; Задумавшись, нередко я сижу Над дикою стремниной и гляжу В туманные поля передо мной, Отдохшие под свежею росой. Тогда как я воскликнешь к небесам, Ломая руки: дайте прежним дням Воскреснуть! но ничто их не найдет, И молодость вторично не придет !.. Ах! много чувств и мрачных и живых Открыть хотел бы Джюлио. Ноих Пускай обнимет ночь, как и меня !.. Уже в лампаде нет почти огня, Страница кончена — и (хоть чудна) С ней повесть жизни, прежде чем она…

Исповедь ^*

I

День гас; в наряде голубом Крутясь бежал Гвадалкивир, И не заботяся о том, Что есть под ним какой-то мир, Для счастья чуждый, полный злом, Светило южное текло, Беспечно, пышно и светло; Но в монастырскую тюрьму Игривый луч не проникал; Какую б радость одному Туда принес он, если б знал; Главу склоня, в темнице той Сидел отшельник молодой, Испанец родом и душой; Таков был рок! — зачем, за что, Не знал и знать не мог никто; Но в преступленьи обвинен, Он оправданья не искал; Он знал людей и знал закон… И ничего от них не ждал. Но вот по лестнице крутой Звучат шаги, открылась дверь, И старец дряхлый и седой Взошел в тюрьму — зачем теперь; Что сожаленья и привет Тому, кто гибнет в цвете лет?

<II>

«Ты здесь опять! напрасный труд !.. Не говори, что божий суд Определяет мне конец. Всё люди, люди, мой отец ... Пускай погибну, смерть моя Не продолжит их бытия, И дни грядущие мои Им не присвоить — и в крови, Неправой казнью пролитой, В крови безумца молодой, Согреть им вновь не суждено Сердца, увядшие давно; И гроб без камня и креста, Как жизнь их ни была свята, Не будет слабым их ногам Ступенью новой к небесам. И тень невинного, поверь, Не отопрет им рая дверь. Меня могила не страшит. Там, говорят, страданье спит В холодной вечной тишине, Но с жизнью жаль расстаться мне; Я молод — молод, — знал ли ты, Что значит молодость, мечты? Или не знал — или забыл, Как ненавидел и любил, Как сердце билося живей При виде солнца и полей С высокой башни угловой, Где воздух свеж и где порой, В глубокой скважине стены Дитя неведомой страны, Прижавшись голубь молодой Сидит, испуганный грозой! Пускай теперь прекрасный свет Тебе постыл — ты слеп, ты сед, И от желаний ты отвык; Что за нужда? — ты жил, старик; Тебе есть в мире что забыть! Ты жил! я также мог бы жить!

III

«Ты слушать исповедь мою Сюда пришел — благодарю; Не понимаю: что была У них за мысль? — мои дела И без меня ты должен знать — А душу можно ль рассказать? И если б мог я эту грудь Перед тобою развернуть, Ты верно не прочел бы в ней, Что я преступник иль злодей. Пусть монастырский ваш закон Рукою неба утвержден; Но в этом сердце есть другой, Ему не менее святой; Он оправдал меня — один Он сердца полный властелин; И тайну страшную мою Я неизменно сохраню, Пока земля в урочный час Как двух друзей не примет нас. Доселе жизнь была мне плен Среди угрюмых этих стен, Где детства ясные года Я проводил, бог весть куда! Как сон, без радости и бед, Промчались тени лучших лет, И воскресить те дни едва ль Желал бы я — а всё их жаль! Зачем, молчание храня, Так грозно смотришь на меня? Я волен… я не брат живых. Судей бесчувственных моих Не проклинаю… но, старик, Я признаюся, мой язык Не станет их благодарить За то, что прежде, может быть, Чем луч зари на той стене Погаснет в мирной тишине, Я, свежий, пылкий, молодой, Который здесь перед тобой, Живу, как жил тому пять лет, Весь превращуся в слово: нет !.. И прах, лишенный бытия, Уж будет прах один, — не я!