Том 38. Полное собрание сочинений.

Толстой Лев Николаевич

Онъ самъ задремалъ у себя въ кабинет, разбудила его жена.

— Ахъ, прости, я не думала, что ты спишь.

— Что за бда, спасибо, что пришла. Дтей я видлъ. Ты какъ?

— Да я — я хорошо.

Они поцловались. Онъ замтилъ, что она была какъ бы взволнована чмъ-то. Но это часто съ ней бывало, и потому онъ, какъ и всегда длалъ, когда замчалъ, что она взволнована, длалъ видъ, что не замчаетъ этого, и разсказалъ ей про свою поздку.

— Ну а что нашъ Неустроевъ ухалъ?

— Думаю, что ухалъ. — Онъ...

— Такъ ты не удержала его?

— Что жъ я

могла, — сказала она.

«Боже мой, какъ я отвратительна», думала она про себя.

«И какъ я гадокъ, — думалъ про себя Иванъ Федоровичъ, — что позволялъ себ думать про нее, что она могла увлечься имъ. Да, очень мы гадкіе люди, не жившіе чисто въ своей молодости».

— Ну, что жъ длать. Я напишу Миш. Онъ найдетъ намъ студента.

— Да, надо будетъ. Звонокъ къ завтраку. Я пойду. Ты придешь?

— Только просмотрю письма и приду. Ты не можешь себ представить, какъ хорошо вернуться домой, къ теб, къ дтямъ, къ дивану своему.

«Неужели я буду имть силы продолжать жить въ этой лжи, въ этой... гадости. Сказать нельзя. За что погубить его спокойствіе, а молчать тоже нельзя», думала она, выходя. Но тутъ же вспомнила его. Его восторженно-влюбленное лицо и почувствовала, что счастье его любви такъ велико, что можно страдать за него. Только бы онъ не погубилъ себя, остался бы живъ. Это наврное какое-нибудь отчаянное дло, и онъ возьмется за него. И тюрьма, смерть. Охъ — не могу думать.

Стыдъ, раскаяніе ея были такъ велики, что она не могла бы перенести ихъ, если бы не врила въ непреодолимость своей любви, и она невольно преувеличивала свою любовь. Это одно избавляло ее отъ муки стыда и раскаянія.

Она не то что воображала его человкомъ такимъ, подобныхъ которому она никогда не встрчала въ своей жизни, даже такимъ, лучше котораго не могло быть человка, но она дйствительно видла въ немъ вс высшія совершенства. A видла она ихъ оттого, что она любила его. Все не только нехорошее, что было въ немъ, исчезало для нея, а весь онъ былъ для нея составленъ изъ тхъ добрыхъ чертъ, которыя были въ немъ. И умъ, и тонкость пониманія, художественное чутье, и доброта, и правдивость, и, главное, самоотверженіе, то самое самоотверженіе, которое и погубитъ его.

Она вышла къ завтраку, и обычныя заботы поглотили ее и отвлекли — на время только отвлекли — и отъ ужаса раскаянія, и отъ любви къ нему, и страха за него.

Но тмъ-то и страшна жизнь, что тлесныя пораненія, всякія болзни не забываются и заставляютъ страдать и бороться; пораненія же нравственныя, духовныя сглаживаются для людей, не живущих духовной жизнью, сглаживаются просто обычнымъ теченіемъ жизни, мелкими интересами обихода, засыпаются мелкимъ соромъ обыденной жизни. Такъ это было для Александры Николаевны.

Прошло три мсяца. Жизнь шла обычнымъ обиходомъ. Одно время усложнилась коклюшемъ дтей. Съ мужемъ были прежнія, обычныя, добрыя отношенія, съ дтьми тоже, учитель новый, рекомендованный предсдателемъ управы, былъ смирный человкъ; прізжала семья брата мужа, приходилось здить въ городъ нсколько разъ и въ столицу, гд видлась съ старыми друзьями. Про «него» ничего не было извстно. Она слдила внимательно

за тмъ, что длалось въ революціонномъ мір. Шли экспропріаціи, террористическія дла. Но про «него» не было слышно. Главное же, невидное, но самое ужасное для нея событіе было то, что она теперь безъ сомннія узнала то, что она готовится быть матерью его ребенка.

10.

Въ бдномъ квартал большого университетскаго города, въ дом вдовы Перепелкиной, уже второй годъ жилъ Матвй Семенычъ Николаевъ, по мірскому званію своему земскій статистикъ, по революціонному же положенію своему членъ исполнительнаго комитета народовольцевъ и глава кружка распространенія соціалистическихъ идей между рабочими. Ему было тридцать два года. И онъ уже восемь лтъ, съ четвертаго курса университета, изъ котораго онъ вышелъ не окончивъ, весь отдался длу революціи и занималъ среди революціонеровъ видное положеніе.

ВАРИАНТЫ РАССКАЗА

«НЕТ В МИРЕ ВИНОВАТЫХ» [I]

* № 1.

Въ середин занятій съ Секретаремъ вошелъ <......и принесъ карточку.

— Пріхалъ Господинъ и желаетъ видть ваше Превосходительство.

Ив. Фед. съ досадой взялъ карточку.

— Кто такой?

— Не могу знать.

Ив. Фед. взглянулъ на карточку, прочелъ и вдругъ всегда доброе хорошее лицо его разсіяло <особенной радостью>. Онъ вскочилъ несмотря на свою начинающуюся 50 лтнюю толщину и пошелъ своимъ крпкимъ ршительнымъ шагомъ¹² къ двери.

На карточк было напечатано: Викторъ Адуевскій.

Ив. Фед. еще разъ посмотрлъ на карточку и мотнулъ головой.

— Вотъ какъ! сказалъ онъ себ, ужъ не князь Адуевскій, а просто В... А...>

* № 2.

И въ ней онъ увидалъ еще больше неправды и нелпости. И онъ прямо и выражалъ это несогласіе съ принятыми въ деревенской жизни и въ его семь обычаями и не исполнялъ ихъ: не ходилъ въ церковь, не говлъ, не соблюдалъ постовъ, не крестился садясь за столъ и выходя, не молился утромъ и вечеромъ. Отецъ ругалъ его и даже въ пьяномъ вид побилъ его. Егоръ сдержался, но ему стало трудно жить и онъ отправился въ Москву.

* № 3.

— Мих. Вас., милый М. В., выговорила она въ первый разъ cлово: милый, но и говорить не нужно было этого слова, глаза, взглядъ ея восторженно любовный, ея подавшееся впередъ все тло говорили гораздо больше, чмъ это слово.

* № 4.

Началось съ призывомъ запасныхъ. Были такіе которые очевидно любовались сами на себя какъ на <солдатъ> знающихъ вс условія и пріемы военной службы и вытягивали руки по швамъ въ своихъ поддевкахъ и выкрикивали: слушаю ваше Превосходительство, ради стараться ваше благородіе и т. п. Были и <явно> не скрывающіе своего огорченія, просившіе отпуска или отсрочки безъ <всякихъ> достаточныхъ основаній.