Том 38. Полное собрание сочинений.

Толстой Лев Николаевич

Несомненно, что соединенные люди сильнее разъединенных. Семья сильнее отдельного человека. Шайка грабителей сильнее, чем каждый порознь. Община сильнее отдельных личностей. Соединенное патриотизмом государство сильнее разрозненных народностей. Но дело в том, что преимущество соединенных людей против разъединенных и неизбежное последствие этого преимущества, порабощение или хотя бы эксплуатация разъединенных, естественно вызывает в разъединенных желание соединиться для того, чтобы сначала противодействовать насилию, а потом и совершать его. Славянским народностям естественно, испытывая на себе зло соединения австрийского, русского, германского, турецкого государств, желать, для противодействия этому злу, сложиться в свое соединение, но новое соединение это, если только состоится, неизбежно будет вовлечено точно в такую же деятельность не только борьбы с другими единениями, но и в подавление и эксплуатацию

более слабых соединений и отдельных личностей.

Да, в единении и смысл, и цель, и благо человеческой жизни, но цель и благо это достигаются только тогда, когда это единение всего человечества во имя основы, общей всему человечеству, но не единение малых или больших частей человечества во имя ограниченных, частных целей. Будь это единение семьи, шайки грабителей, общины или государства, народности или «священный союз» государств, такие соединения не только не содействуют, но более всего препятствуют истинному прогрессу человечества. И потому для того, чтобы сознательно служить истинному прогрессу, я, по крайней мере, так думаю, должно не содействовать всем таким частным соединениям, а всегда противодействовать им. Единение есть ключ, освобождающий людей от зла. Но для того, чтобы ключ этот исполнил свое назначение, нужно, чтобы он был продвинут до конца, до того места, где он отворяет, а не ломается сам и не ломает замок. Так и единение для того, чтобы оно могло произвести свойственные ему благодетельные последствия, оно должно иметь целью единение всех людей, во имя общего всем людям, одинаково признаваемого всеми начала. А таким единением может быть только единение, основанное на той религиозной основе жизни, которая одна соединяет людей и, к несчастью, признается ненужной, отжившей большинством людей, в наше время руководящим народами.

Мне скажут: мы признаем и эту религиозную основу, но не отрицаем и основы единения племенной, народной, государственной. Но дело в том, что одно исключает другое. Если признано целью жизни человечества единение всемирное, религиозное, то это самое признание отрицает всякие другие основы единения и наоборот, признание основой единения начала племенного, народного, патриотическо-государственного неизбежно отрицает религиозное начало, как действительную основу жизни.

Думаю, почти уверен, что эти высказанные мною мысли будут признаны неприложимыми и неправильными, но я счел своим долгом вполне откровенно высказать их тем людям, которые, несмотря на мое отрицание племенного и народного патриотизма, все-таки более близки мне, чем люди других народов, Скажу более, откинув соображения о том, что по этим словам моим меня могут уличить в непоследовательности и противоречии самому себе, скажу, что особенно побудила меня высказать то, что я высказал, моя вера в то, что та основа всеобщего религиозного единения, которая одна может, все более и более соединяя людей, вести их к свойственному им благу, что эта основа будет принята прежде всех других народов христианского мира народами именно славянского племени.

Отрадное, 20 июня 10 г.

————

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ

И НЕОКОНЧЕННОЕ

НТЪ ВЪ МІР ВИНОВАТЫХЪ.

1.

Порхуновъ Иванъ Федоровичъ, предводитель дворянства большого, богатаго узда одной изъ великорусскихъ губерній, вчера еще на ночь пріхалъ изъ деревни въ уздный городъ и, выспавшись на своей городской квартир, въ одиннадцать часовъ утра пріхалъ въ присутствіе. Длъ оказалось пропасть: и земское собраніе, и по опек, и воинское присутствіе, и санитарный и тюремный комитетъ, и училищный совтъ.

Порхуновъ былъ потомкомъ стараго рода Порхуновыхъ_т владвшихъ съ древнихъ временъ большимъ селомъ Никольскимъ-Порхуновымъ. Воспитывался онъ въ пажескомъ корпус, но не пошелъ въ военную службу, а поступилъ въ университетъ и кончилъ тамъ курсъ по словесному факультету. Потомъ служилъ недолго при генералъ-губернатор въ Кіев, женился тамъ по любви на двушк, стоявшей ниже его по общественному положенію и бдной, баронесс Клодтъ, вышелъ въ отставку и ухалъ въ деревню, гд его на первыхъ же выборахъ выбрали въ предводители, должность, которую онъ исполнялъ третье трехлтіе. Порхуновъ былъ человкъ и умный и образованный — онъ много читалъ и обладалъ большою памятью и умньемъ выражать мысли ясно и кратко. Главная же хорошая черта его, вызывавшая почти общую любовь къ нему,

была его скромность. Мнніе его о своихъ вншнихъ качествахъ: образованіе, честность, доброта, правдивость, [было] очень низко именно потому, что [онъ] постоянно старался не переставая какъ можно больше образовать себя, старался быть какъ можно честне, добре, правдиве. Такъ что видимый знаменатель своего мннія о себ былъ очень малъ въ Иван Федорович, и людямъ, съ которыми онъ входилъ въ сношенія, онъ представлялся именно такимъ, какимъ и долженъ и не можетъ быть инымъ, всегда пріятный, добрый, честный, правдивый Иванъ Федоровичъ. Жизнь велъ Иванъ Федоровичъ по понятіямъ того круга, въ которомъ онъ жилъ, нравственную — не длалъ неврности жен, не кутилъ (періодъ кутежей прошелъ для него очень быстро во время его жизни въ Кіев до женитьбы), съ крестьянами своего имнія и вообще работниками былъ только настолько требователенъ насколько это было необходимо для того, чтобы могло итти хозяйство. Въ политическихъ вопросахъ былъ просвщеннымъ консерваторомъ, считалъ, что лучше вносить свою долю просвщеннаго и либерального вліянія въ существующiй строй, чмъ желать того, чего нтъ, всхъ и всё осуждать и самому не участвовать въ длахъ правительства. Онъ долженъ былъ быть выбранъ въ Думу, если бы не появился боле привлекательный для избирателей кандидатъ бывшій профессоръ хорошiй ораторъ, который и былъ выбранъ вмсто Ивана Федоровича.

Въ самомъ главномъ — для каждаго человка, въ религіозномъ вопрос, Иванъ Федоровичъ былъ также просвщеннымъ консерваторомъ. Онъ не позволялъ себ и тни сомннія въ догматахъ православной церкви, хотя и допускалъ съ точки зрнія науки изслдованіе, въ особенности историческое, о вопросахъ вры, и былъ очень начитанъ въ этой области. Но въ высшей степени былъ остороженъ по отношенію самыхъ догматовъ. Всякія разсужденія въ бесдахъ или въ книгахъ проходилъ молчаніемъ. Въ жизни же регулярно и неуклонно исполнялъ вс церковныя правила, не говоря уже совершенія таинству но и крестнаго знамени въ опредленныхъ случаяхъ и ежедневно утромъ и вечеромъ молитвы, которой онъ былъ наученъ еще матерью. Вообще онъ съ особенной осторожностью оберегалъ тотъ фундаментъ, на которомъ свойственно стоять человческой жизни, но самъ не становился на него, какъ бы сомнваясь въ его твердости. Въ жизни, въ бесдахъ, въ разговорахъ былъ въ высшей степени пріятенъ умлъ кстати вспомнить цитату, анекдотъ. Вообще былъ остроуменъ, умлъ шутить и разсказывать самое смшное съ спокойнымъ и серьезнымъ видомъ. Любилъ охоту и всякаго рода игры, шахматы, карты, и игралъ хорошо.

2.

Въ середин занятій съ Секретаремъ вошелъ Председатель Земской Управы, крайній реакціонеръ, но съ которымъ Порхуновъ былъ, несмотря на различіе взглядовъ, въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ.

Потомъ пришелъ докторъ: совершенно противуположныхъ взглядову демократъ, чуть не революціонеръ. Съ нимъ Порхуновъ былъ въ еще лучшихъ отношеніяхъ и, добродушно посмиваясь, спрашивалъ его иногда о томъ, скоро ли объявленiе россійской соціалистической республики, на что докторъ также отвчалъ шуткой.

— Ну что, Иванъ Ивановичъ (это былъ Предсдатель управы), какъ поигрываете, не попадаетесь какъ тотъ разъ безъ шести? — обратился онъ къ Предсдателю Управы. — Но шутки шутками, а пора начинать. Дла пропасть.

— Да, пора.

— Только у меня къ вамъ обоимъ, любезные сотрудники, просьба: выскажу вамъ, a потомъ и въ присутствіе. — И на вопросъ Доктора, о чемъ просьба, Порхуновъ разсказалъ, что бывшій у его дтей учитель студентъ уходитъ, и ему нуженъ учитель. — Знаю, — къ Предсдателю Управы, — у васъ люди знакомые въ этой области и у васъ также, — къ доктору. — Такъ не можете ли мн рекомендовать.

— Да вдь мои знакомые слишкомъ, какъ сказать... прогрессивны для васъ.

— Ну вотъ. Вдь уживался же съ Неустроевымъ, а ужъ на что красенъ.

— А что же вашъ Неустроевъ?

— Уходитъ. Вы говорите, ваши знакомые слишкомъ красны для моего дома. Ужъ на что краснй Неустроевъ. А уживался жъ я. И даже искренно полюбилъ его. Славный юноша. Разумется, какъ должно по ныншнимъ временамъ, въ голов каша, да и еще сырая, не упрвшая, не съдобная, но онъ по душ хорошій малый, и мы съ нимъ дружили.

— Отчего жъ онъ уходитъ?

— Онъ мн не говоритъ правды. Необходимость лгать входитъ вдь въ программу революціонеровъ. — Но не въ томъ дло. Прізжалъ къ нему какой-то его другъ. Останавливался на деревн у Соловьева и видлся съ нимъ. Очевидно, его партія или фракція, группа (Иванъ Федоровичъ особенно выставилъ два п), или какъ это у васъ называется, потребовала его, и онъ заявилъ, что не можетъ больше оставаться. A хорошій былъ, добросовстный учитель и, повторяю, малый прекрасный, несмотря на то, что вашъ братъ революціонеръ и, очевидно, принадлежитъ къ групп, — прибавилъ Порхуновъ, улыбаясь и похлопывая по колнк доктора.