Том 4. Классические розы

Северянин Игорь Васильевич

Ночь под 1930-й год

Моя Россия

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи…

Ал. Блок

Моя безбожная Россия, Священная моя страна! Ее равнины снеговые, Ее цыгане кочевые, — Ах, им ли радость не дана? Ее порывы огневые, Ее мечты передовые, Ее писатели живые, Постигшие ее до дна! Ее разбойники святые, Ее полеты голубые, И наше солнце, и луна! И эти земли неземные, И эти бунты удалые, И вся их, вся их глубина! И соловьи ее ночные, И ночи пламно-ледяные, И браги древние хмельные, И кубки, полные вина! И

тройки бешено-степные, И эти спицы расписные, И эти сбруи золотые, И крыльчатые пристяжные, Их шей лебяжья крутизна! И наши бабы избяные, И сарафаны их цветные, И голоса девиц грудные Такие русские, родные, И молодые, как весна, И разливные, как волна, И песни, песни разрывные, Какими наша грудь полна, И вся она, и вся она — Моя ползучая Россия, Крылатая моя страна!

1924

Бессмертным

Бессмертным

Любовь! Россия! Солнце! Пушкин! — Могущественные слова!.. И не от них ли на опушке Нам распускается листва? И молодеет не от них ли Стареющая молодежь?… И не при них ли в душах стихли Зло, низость, ненависть и ложь! Да, светозарны и лазорны, Как ты, весенняя листва, Слова, чьи звуки чудотворны, Величественные слова! При звуках тех теряет даже Свой смертоносный смысл в дали Веков дрожащая в предаже Посредственная Natalie… При них, как перед вешним лесом, Оправдываешь, не кляня, И богохульный флёрт с Дантесом — Змею Олегова коня…

1924

Бальмонту

Мы обокрадены своей эпохой, Искусство променявшей на фокстрот. Но как бы ни было с тобой нам плохо, В нас то, чего другим недостает. Талантов наших время не украло. Не смело. Не сумело. Не смогло. Мы — голоса надземного хорала. Нам радостно. Нам гордо. Нам светло. С презреньем благодушным на двуногих Взираем, справедливо свысока, Довольствуясь сочувствием немногих, Кто золото отсеял от песка. Поэт и брат! Мы двое многих стоим И вправе каждому сказать в лицо: — Во всей стране нас только двое-трое Последних Божьей милостью певцов!

1927

Незрячей

Любовь явила зренье Иоланте, Когда судьбой ей послан был Бертран. …Я размышляю об одном таланте, Незрячем в безлюбовии пера… Его-то кто же вызрит? Что за рыцарь? Не поздно ли на старости-то лет? О, злая и сварливая царица, Яд у тебя на письменном столе! Взамен чернил ты пишешь им и жалишь Всех и подчас — подумай — и Меня… Но ты сама почти уже в опале, — О, пусть тебя все рифмы сохранят. Остерегись, прославленная! Рано Иль поздно ты познаешь суд судьбы. Моли у неба своего Бертрана: Еще прозреть есть время, может быть!..

1927

Лидии Липковской

Вы так жалеете, что том моих стихов Забыт в Америке перед отъездом Вами. Греха подобного не наказать словами, И я даю вам… отпущение грехов! Вы говорите, что среди сонетных строф Вы не нашли Вам посвященных мной. Как даме, Я Вам, польщенный, отвечаю: Вас стихами Я пел четырежды, и впредь всегда готов… Сирень весны моей! Вот я на Вас гляжу, Переносясь мечтой к совсем иному мигу, Когда я молод был и мир готовил к сдвигу, И Вы, мой соловей, мне пели на межу. И пусть Вы за морем мою забыли книгу, Я голос Ваш всегда в

душе своей вожу.

Варшава

17 сент. 1924

Девятое октября

Девятое октября

Девятого октября Оранжевая заря Свела нас у струй реки. Молила рука руки. Девятого октября Пришел я к реке, горя Любовью к тебе большой, Постигнув тебя душой. Девятого октября Ты встретилась мне, даря Святое свое святых И свой непорочный стих. С тех пор я, ничей, стал твой, И ты над моей листвой — Оранжевая заря С девятого октября.

Юрьев

1923

Дороже всех…

Моя жена всех женщин мне дороже Величественною своей душой. Всю мощь, всю власть изведать ей дай Боже Моей любви воистину большой! Дороже всех — и чувства вновь крылаты, И на устах опять счастливый смех… Дороже всех: дороже первой Хлаты! Моя жена душе дороже всех! Моя жена мудрей всех философий, — Завидная ей участь суждена, И облегчить мне муки на Голгофе Придет в тоске одна моя жена!

1928

Ее питомцы

Она кормила зимних птичек, Бросая крошки из окна. От их веселых перекличек Смеялась радостно она. Когда ж она бежала в школу, Питомцы, слыша снега хруст, Ватагой шумной и веселой Неслись за ней с куста на куст!

Озеро Uljaste

1923

«Моряна»

Есть женщина на берегу залива. Ее душа открыта для стиха. Она ко всем знакомым справедлива И оттого со многими суха. В ее глазах свинцовость штормовая И аметистовый закатный штиль. Она глядит, глазами омывая Порок в тебе, — и ты пред ней ковыль… Разочарованная в человеке, Полна очарованием волной. Целую иронические веки, Печально осиянные луной. И твердо знаю вместе с нею: грубы И нежные, и грубые нежны. Ее сомнамбулические губы Мне дрогнули об этом в час луны…

Озеро Uljaste

1924

Фиолетовое озерко

Далеко, далеко, далеко Есть сиреневое озерко, Где на суше и даже в воде — Ах, везде! ах, везде! ах, везде! — Льют цветы благодатную лень, И названье цветам тем — Сирень. В фиолетовом том озерке — Вдалеке! вдалеке! вдалеке! — Много нимф, нереид, и сирен, И русалок, поющих рефрен Про сиренево-белую кровь, И названье тем песням — Любовь. В той дали, в той дали, в той дали, — Где вы быть никогда не могли, — На сиреневом том озерке, — От земли и небес вдалеке, — Проживает бесполая та — Ах, не истинная ли Мечта? — Кто для страсти бесстрастна, как лед… И полет, мой полет, мой полет — К неизведанному уголку, К фиолетовому озерку, В ту страну, где сирени сплелись, И названье стране той — Фелисс!

1923

Закаты одиночества

Если с нею — как храм, природа. Без любимой — она тюрьма. Я за марку улов свой отдал: Без обеда — не без письма. Я пишу ей, что трижды встретил Без нее — и я жив? — закат, Что не надо рождаться детям, Если ждет их, как нас, тоска. Что для счастья большой и белой И единственной, как земля, Я не знаю, чего не сделал, Но я знаю, что сделал я!