Том 6. Лимонарь
Шрифт:
Прессина может превращаться по своей воле, когда ей вздумается, принимать образы ей нужные, а Мелюзина осуждена превращаться в сроки — в субботу. Превращение обычное и легкое для феи, тягостно и унизительно по своему принуждению.
Мелюзина невольница. А освободит ее человек.
Приворожить человека она может. Но обойти тайну не в ее власти. Любовь человека распаляется тайной. Сама любовь и разобьет клятву. Перед призраком сгорит и каменное слово.
Какая же судьба Мелюзины?
Превращения окончились, наступило воскресенье,
Ее сестры ничего не знают и ждут, а она знает и ждать ей нечего — без надежды до своего вечного века.
Разлучная и разлученная — жажда без утоления — печаль ночи — Мелюзина.
1950
БРУНЦВИК{*}
Был в чешской земле король Брунцвик. Правил королевством разумно и честно в совете старшин и рыцарей. И по всей земле шла о нем добрая слава.
Но что-то было не так, и всякий раз говоря о Брунцвике, вспоминали старого короля Фредерика Штильфрида.
Этот любимый король, прозвище "Орел», весь свет облетел и все сокровища Праги его вклад: добыча из разных стран.
Брунцвик с детства не уставал слушать рассказы старого рыцаря Балада о подвигах отца.
И как, бывало, начнет Балад: «и велел Фредерик седлать тридцать коней и взял тридцать юношей и одного старого и поехал до разных незнаемых стран и земель»... — Брунцвик пробуждался: другие глаза, другой взгляд.
«Отец добыл себе орла, — скажет — заискрится, а мне давай льва!»
Брунцвик носил имя «пламенный», Brunst — пожар, и вправду беспокойный, в отца, а по судьбе сидень, из Праги ни ногой, да и на празднествах редкий гость; стража меняется, а он в своем доме бессменно.
Королева Неомения с неменьшим любопытством, а пожалуй горячее, принимала в слух рассказы старого Балада и мечтая о льве, выдумывала свои волшебные сказки.
Но назвать сиднем, ее никак нельзя было: вынужденно она оставалась в Праге, но в Праге не остановишь. У нее был верный рыцарь Ассирский князь Клеопа: из всех рыцарей она выбрала его за длинные ноги, правда, не очень гибкие, но все равно, с таким можно было смело появляться на улицах, в театрах и на собраниях. Клеопа по- собачьи засматривал ей в глаза, всегда готов в огонь и в воду: Неомения была единственная, всем для ее рыцаря, а ее мечта о льве и волшебные сказки пустой звук.
Балад, в который раз вспоминая Фредерика — Орла, рассказывал:
«В канун похода на поиски орла, король обменялся с королевой перстнями: «когда через семь лет ты увидишь свой перстень, знай, я еще жив».
Этот перстень Брунцвик подарил Неомении.
—————
Их было тридцать юных рыцарей и один старый, не спрашивая, узнаем: Балад. На зеленых конях, как розовый шиповник, они разъезжали по берегу моря. И когда появился на жарком, цвета лисицы, тонкоголовом
И плывут.
Брунцвик впервые на море, все ему вдиво. Да и рыцарям вновь. И глаза их заволнило море. Один Балад, ему все видно, ведет корабль, но куда, и сам не знает. И так все было необыкновенно, плывут не замечая дня от ночи и до ночи.
Ночью поднялась буря. Натерпелись страху. Но самый страх стал поутру, когда сорвало корабль и стремглав понесся не по волне, а над волнами.
«Акшитова гора, промурчал Балад, пропали!»
Эта магнитная гора притягивала к себе издалека и кто попадет на гору, живому уйти безнадежно. Корабль пришибло к горе, назад забудь, вылезай.
Любопытство оказалось сильнее страха и пока держались запасы, ни о каком "как назад" не задумывалось.
Остров лесистый, деревья крепкие. А на деревьях люди, как птицы. И эти куролюди ни на какую приманку не идут и на вопросы не отвечают. Балад пробовал знаками объясняться, никакого внимания. Ни вреда от них, ни помощи — бесполезные люди.
Брунцвик, бродя по острову, увидел поле: гнилые корабли и кости. И зауныл: «общая судьба!»
И Балад заметил:
«Кто на страх не дерзает, желаемого не получит».
Всех коней съели и уж друг на друга нацеливаются. А к куролюдям подступу нет: на ухватку такой брык, коню не по ноге, и перьями в глаза. Делали попытку от горы откачнуться, да все ни к чему, назад тащит, береги голову, такая сила и не мчит, а вихрем свирепеет. И уж стали прятаться друг от друга: страшно попасться на глаза голодному — голодный человек зверее зверя, сожрет тебя без нюшки.
Брунцвик голодный похотливо смотрел, не найдется ли чего поесть и видит: на берегу голова — потрепанная баба с синями в подглазье, и руки — избалованные с размытым розовым перламутром, а тело в чешуе рыба и вместо ног хвост.
«Злое ты или доброе?»
«Я такая, какой ты меня видишь. А что такое доброе и злое, я не знаю».
«Будет ли мне от тебя прок?»
«Часом можешь, а часом не можешь».
Брунцвик понял. Кругом один, и наклонился над жемчужницей. А на прощанье, нежно погладя теплый серебряный хвост, спросил как ее кликать? — должно быть, понравилась.
«Европа, — сказала она, — да ты меня больше не увидишь».
Балад сказал:
«Это сирена, не связывайся, добром от нее не уйдешь».
А не все ли равно, ведь и с острова не уйти.
В живых только двое: Брунцвик и Балад. Все же тридцать рыцарей погибли: съели друг друга без остатка, последний подавился.
«Я пойду и съем сирену».
«Сирену можно... помялся Балад, но не есть»...
«Когда бы Неомения знала!»
— Ты выйдешь отсюда.
«Мертвый».
— Живьем.
«Но кто меня спасет?»
— Птица.
«Орел!»
— Нагуй.
«Нагуй»... улыбнулся Брунцвик: в нем еще играла жизнь с живым смешно и горько.