Том 6. Лимонарь

Ремизов Алексей Михайлович

Зависть — поджог! крикнул Раймонд.

«Зависть гасят огнем!» искрой кольнуло его и гнев охватил огнем.

Цепок гнев: завистников — кто поджег монастырь, и как отомстить — пойдет глубже до самых корней сердца, где расплавленная чуется тайна.

Он вдруг в первый раз спросил себя о Мелюзине:

— Так что же такое суббота — что она делает в субботу и чего скрывает?»

И не гнев, Раймонд присмирел вдруг, а ужас: «недоговоренное, замалчивание — чего?» — ужас сжал его верное сердце.

Хорошо, что случилось не в субботу.

* * *

Стоит

лишь коснуться несомненного и освобожденные мысли — им больше нет запрета! — бросятся на живое неприступное передумывать, чтобы подать свое решающее слово.

Мудрая Мелюзина, ты заботой отвлекла Раймонда от мысли — мысль беспокойная сила, она изведет, она растравит нежность любви. Любовь, угасая, заполняется мыслью.

Когда про свою любовь скажет себе человек: «грех», это значит, в его сердце нет больше любви: любовь бездумна, как и несомненное вне мысли. Раймонд коснулся тайны — и потайные двери мысли раскрылись.

* * *

В день освящения нового Меллезика «Утолимая печаль», когда после церковных торжеств, они дома остались одни, мир сошел в душу — как цветы и уверена была их любовь: поднявшись до вершин, солнцем покрывала, светя.

«Вот как мы любим друг друга, сказала Мелюзина, как прозрачен наш путь — ты и я!»

И он готовый повторить ее слова, вдруг замолчал: тайна погасила его ответное «да».

Если бы дано ему было, он ответил бы слезами — покорно.

На ночь она взяла серебряный песок от Источника — утолимая жажда и ворожа, присыпала ему к сердцу.

Успокоенный, он заснул, но поддонная его душа клокотала.

* * *

Глубоко под землей видит он себя. Кругом стена земля. Выхода нет и нет птицы — мечты, которая подымет из ямы и вынесет его на свет.

«Мне ее как позабыть!» говорит он глухой стене.

Глухо отвечает ему стена:

— Она тебя полюбила, потому что ты ей нужен, твоя клятва зажгла в ней страсть.

Черным прошло по его глазам. И он ослеп. И слышит: из розовой зари выплескивалась песня — ее голос. Беду она предвещала, остерегая, или вспомнила о нем — о их нераздельной любви, чего не вернуть.

И голос поднял его из ямы.

. . . . . . .

«Ты не знаешь, где и на чем остановиться, говорит кто-то, каждый твой день забит, ты никогда не успеваешь, откладывая на завтра. Тебе надо проснуться. Ты хочешь знать тайну?»

Он не отвечает, насторожился.

«Ступай на реку, иди по берегу, будет омут, бросайся вниз головой».

«Страшно!» подумал он, но не мог сопротивляться, как будто говорилось не посторонним, а в нем. И он пошел и кинулся в омут. И очнулся под водой.

Он шел по хрустальному дну, как по улице. Под ногами, тонко струясь, играла вода. Навстречу ему Мелюзина.

«Это

мой дом», говорит она.

И от радости он пробудился.

. . . . . . .

И слышит: кто-то за стеной, их двое. Один говорит:

«иди ты вперед». А другой отвечает: «нет, не пойду!» И входят в комнату. Раймонд зажмурился. Он чувствует, вошла Мелюзина. И тот, кто с ней, спрашивает: «где он лежит?» Раймонд открыл глаза и ужаснулся: спутник Мелюзины он сам, в его руке нож, и приближается.

«Если ты спишь, ты меня услышишь, а проснешься, увидишь».

И он видит: звезда — рубиновая росплавь — змеей лучится из окна.

9

В пятницу с вечера начиналось.

Ее не узнать было, беспокойно бродит она по комнате, а нет такого уголка, где бы ей укрыться. Неизбежно.

В субботних превращениях было для нее что-то унизительное. Неся проклятие, она не может не превращаться, и это угнетало. А страх, заволоченный годами уверенности, никогда не покидает ее.

Она верила, что только любовь, готовая на всякую жертву и клятву, снимет с нее материнское проклятие. Но она понимала, что и самая беззаветная любовь человека хрупка и неожиданно может наступить разрыв.

Он ее любит и по любви своей верит, и по вере не нарушит клятву. А вдруг разлюбит и пропадет вера, и с верой клятва — и она пропала! А если и не разлюбит, какая человеческая любовь устоит перед тайной? Тайна задушит веру, а с мертвой верой отпадет и клятва.

Узнай он тайну — ее проклятие превращений, какой ужас охватит его и его любовь выдержит ли? — и она пропала. А если и не отпугнется — любовь безглаза! — все равно, клятва нарушена. Ведь только ненарушимая клятва снимет с нее проклятие, и неважно, превращается ли она.

«Если бы превратиться в человека, жить в земле и умереть в свой час! Умереть — отдохнуть в земле. Человек не может понять, что значит жить на земле без срока, всю тяготу без конца, нашу долю. И может ли человек — с началом и концом — выдержать безначальную клятву?»

И на нее нападает страх.

Скрываться перед любимым и тайной испытывать любовь, возможно ли выдержать?

«И тебе и мне?» говорила она, прислушиваясь к себе — к своей человеческой и нечеловеческой душе.

«Или во имя освобождения сердце человеческое бесстрашно?»

С тоской она прощалась с Раймондом, покидая его до воскресенья.

* * *

Мудрая Мелюзина, ты освободила человека и он тебе поверил. Ты взяла его тайну, а свою ему не открыла.

Его клятвой живет твоя мечта о свободе.

Мудрая Мелюзина, как могла ты поверить в ненарушимое человеческой клятвы? А твое проклятие в неосуществимой мечте. Наступил конец — мечтать тебе не о чем — твое проклятие неизбывно.

10