Том 6. Лимонарь
Шрифт:
ПРЕДИСЛОВИЕ
Все красное — прекрасно,
все новое — бело,
все, что лежит повыше — желанно,
все привычное — горько,
все недоступное — превосходно,
все известное — презренно.
Эти истины и мои неправдашние сны — пути
Читаю старинные тексты XII в.: французский, итальянский и русский (XVI в.) из книги Веселовского: Из истории романа и повести. СПб. 1888, вып. 2. И конечно современный текст гимнографа (сладкопевца) Бедье. Но душой моих домыслов о Тристане и Исольде будут Ирландские повести (саги), Academia, 1920. Перевод и примечания А. А. Смирнова.
Я и огамом научился писать — кельтское начертание букв — бровки и реснички по ребрам вертикальной (V в. до н. э.).
После философской прорезающей музыки Рихарда Вагнера, какая еще музыка, не перекричишь. Но раз взялся за дуду, дуди и не обращай внимания. Тени Тристана и Исольды сами выговорятся музыкой, не зря же я их вызвал мучить мою немирную душу.
«Неразлучные до жизни — разлучены в жизни — неразлучны в смерти», говорят Друиды: они знают о бывшем и про будущее. Или для утешения выдумано это «неразлучны», надо же как-то осмыслить судьбу Тристана и Исольды, оправдать неутешное мировой «бессмыслицы» и «безобразия» — музыкальным. Порядок, тишь — и — благодать беззвучны. Моя музыка — безответное, ни за что, ни зачем, мое мучительное терпение.
20-III-1953. Париж.
ЕЛИАБЕЛЛА
Было так, судьба: не дано ему видеть отца, а мать — хранит в своем печальном имени Тристан.
Об отце со слов своего воспитателя Говерналя. О матери от него же. Много знать печаль, Тристан очень много узнает. Мудрый наставник Говерналь выдумывал по-своему и «привирал», как скажут о нем Беруль и Тома, они хранят древнюю кельтскую легенду с подкраской французским двенадцатым веком.
О любви — тут он прошел все углы моря — было ему за любовь, и любимое: феи, чары, ведуны, ирландские повести и учитель Мерлин. Первый навык Тристана направить себе руку не «огамом» кельтской по дереву резьбой, а по-нашему, пропись:
«Что более воды? — Ветер.
Что больше ветра? — Гора.
Что более горы? — Человек.
Что больше человека? — Хмель.
Что лютее хмеля? — Сон.
Что крепче сна? — Любовь».
Смолоду им повелевало одно желание, или ему убить или пусть его убьют, — отчаянная голова и пропадное сердце. Но когда он увидел ее — он вошел незаметно, были сумерки и никого — она читала и свет от ее лица освещал ей книгу: Елиабелла — Белоснежка! — он забыл все на свете: восторг осветил его душу, одна и нераздельно, это единственное имя Елиабелла, она вошла в его мысли, подмысли и в самое поддонное — прамысли.
Говерналь рыцарь королевы
* * *
Их было три брата — Мелеад в Елинасе, Марк и младший Перль в Корнуале.
Как-то осенью в хороший день взял Марк с собой Перля в горы. Перлю захотелось пить, а проезжали горный поток. Не слезая с коня, Перль нагнулся и упал головой о камень — потом говорили: Марк кулаком в загривок напоил любимого брата. Без Перля один вернулся Марк домой в замок Тантажиль.
С Перлем покончено, очередь за старшим Мелеадом.
Королева Елиабелла ходила на последнем месяце, ждала первенца и очень беспокоилась: недоброе предсказывали ей ведуны. Мелеад ни на шаг из дому, боялся; тоже скучал. Елиабелла сама уговорила его развлечься.
Мелеад поехал на охоту в лес Моруа, ближайший от замка. В полдень охотники задумали передохнуть, как раз холм, удобно расположиться. Было знойно, море отливало металлом и черные шапки слепили глаза. И видят, из дубравы вышла, совсем ребенок, закутана в листья, а глаза поляника, косоглазка, и прямо к Мелеаду.
— Хочешь, говорит, покажу какие — мой дом, мои владения? и ударила веткой по ноге.
Мелеад, оторопя, спрыгнул с коня.
Она подошла совсем близко, ореховый кулачок ее цепко вдавился в его руку. И они пошли, неразрывно. Пройдя несколько шагов, Мелеад обернулся: «Я сейчас!» Деревья затолкались и как не бывало.
И никто не осмелился следовать за королем. Сошли с коней. Расположились в тени на холму, вынули запасы, пили и ели, кто спит, кто клюет носом: ждут. А и вечер: пора бы. Ночью разбрелись по лесу. Лунный фонарь. Но никаких следов не заметно. Глушь, пропалые окнища, болото. Вернее не кликать — что еще откликнется: страшно. Ни с чем вернулись. Рассветает. Да скорее домой.
Дома темная весть: пропал Мелеад — увела лесная фея косоглазка.
Елиабелла выбежала из дому и на дорогу — лес Моруа. Близко от холма из дубравы вышел навстречу: на его плечах одежда тень и весь он держится на скрепе, вот подымется на воздух и без крыльев улетит. Елиабеллу трудно было узнать, но он назвал ее королева.
— Мелеад жив, сказал он, и весел, как никогда еще.
Она с надеждой — —
— Нет, этими глазами ты его не можешь видеть.
Мерлин исчез.
Ночь Елиабелла убивалась, клича. Какие голоса звучали в ее разлучной — звери в тоске шарахались, а глаза ее замученные увидеть видели лишь свое горе. Руки подымала она к звездам — вернуть ей. Звезды спускали ей свои поводья, но изменить свое течение они не могут. Руки ее судорожно натянули поводья и она упала навзничь лицом к звездам. С болью погасают звезды.
Светает. Печальный час. Туманы, — каркас ночи, — валясь и подымаясь, таяли.
Глаза ее резко переменились. И она видит: над ней склонилась в зеленом плаще, в ее руках — или это горсть розовой зари и поняла: это ее дитя. И с ее последним вздохом из печали прозвучало имя: Тристан.
И она увидела не этими глазами, сквозь зарю лес, в лесу мокреть, под папоротниками Мелеад: его руки и его ноги притрушены листьями и ворох листьев на его груди, из листьев ореховые кулачки слепые шарят, рот его забит травой, или это кровь зеленая в заре? Она хотела окликнуть и поманить, но ее голос и ее руки остались на земле. И загребая в крылья туман, она плывет — печаль ее не печальная и труд ее нетрудный — беспредельно и бес — конечно.