Тощий Мемед
Шрифт:
— Вон там… — перебил его Али.
— Да, где-то там, на равнине…
— Большое…
— Дерево, на нем всегда шелестит листва.
— А за деревом…
— Да, влево, за деревом…
— Гора камней…
— И там заброшенное кладбище.
— И посреди него растет дерево.
— В тот день, когда я уходил из деревни, кто-то посадил посреди кладбища тоненькое, толщиной в руку, деревце с увядшей листвой.
— Да, бедное, одинокое дерево… — подтвердил Али.
— Вон там.
— Да, но оно, наверное,
— Когда я буду проходить мимо кладбища, меня кто-нибудь увидит.
— Не кто-нибудь, — поправил Хасан, — а сын Кердже — Бекир.
— Да, Бекир увидит, он часто сидит на камне у родника, смотрит на воду и все о чем-то думает.
— Это у него привычка такая?
— Да…
— Бекир зайдет к вам и скажет: «Хасан вернулся!»
— И моя сгорбившаяся мать…
— Упадет на колени…
— Бросится на дорогу встречать меня…
— Спросит: «Ну, как ты, сынок?»
— Давай немного передохнем здесь, — предложил Хасан.
Друзья присели. Хасан был щуплый, низкого роста. Когда он говорил, на его загорелом лице сверкали крупные зубы. Длинные, густые ресницы покрыты пылью. На нем были простые голубые шаровары, совсем новые, еще не утратившие фабричного запаха. Чудом державшаяся на голове фуражка — тоже новая. Минтаи с красными цветочками подходил к фуражке. На ногах — новенькие узорчатые носки домашней вязки и чарыки из сыромятной кожи; ботинки, купленные в Адане, Хасан жалел и в дороге не надевал.
— Ох, как я устал! — сказал он.
— Вставай, довольно отдыхать… Нам нельзя оставаться здесь. Знаешь, что говорят старики?
— Дорога дана для того, чтобы идти по ней вперед.
— Да, брат, пойдем. Моему сыну теперь уже шесть лет. А когда я уходил, ему было только два года,
— А теперь шесть…
— Меня встретят мать и сын.
— Сын скажет тебе «отец», и мы войдем в дом.
— Все крестьяне соберутся ко мне. «Ну, Хасан-эфенди, скажут они, рассказывай, сколько ты заработал на Чукурове?» А я отвечу: «Ничего, что можно там заработать? Сходили туда и вернулись!»
— Утром я встану рано, поем похлебки, которую приготовит твоя мать, и отправлюсь в путь…
— Ты уйдешь, Али, а мы с сыном пойдем в соседнюю деревню покупать больших рогатых волов. Потом я пойду на берег реки и очищу от камней свою землю.
— Потом ты дважды ее перепашешь, как обычно делают на Чукурове, чтобы земля стала мягкой и рассыпчатой, как мука, и засеешь…
— Да, и взойдут на ней такие всходы… Дружные и густые.
— Кофту для матери я сам закажу в Гёксюне.
Хасан наклонился к Али и почувствовал его дыхание.
— Сколько лет прошло, как ты ушел из деревни? — спросил он.
— Уже три года…
— Как только вернешься, сразу же забирай свою невесту.
— Да, она, бедная, долго меня ждала. В этом году исполнится шесть лет, как мы обручились. Как вернусь, отдам деньги ее отцу.
— Ты сделаешь доброе дело, — сказал Хасан.
— Все мучения мои на Чукурове забудутся в один день, — сказал Али.
Друзья замолчали; дорога круто поднималась в гору. Они перевалили через холм, и перед ними открылась бескрайняя равнина. Над равниной стелился густой туман. На обочине дороги послышался шорох. Друзья остановились. Вдруг щелкнул затвор винтовки.
— Не шевелитесь, — проговорил кто-то.
— Мы погибли, — прошептал Хасан.
— Да, погибли, — повторил Али.
— Бежим. Пусть убивают! Лучше быть убитым, чем раздетым. А не убьют — доберемся до дому.
— Давай, — согласился Али.
Они побежали. Вслед им посыпались пули. Али и Хасан припали к земле.
Тот же голос приказал;
— Ни с места. Мы идем к вам.
Али и Хасан боялись пошевелиться. Мемед, Джаббар и Реджеп подошли к ним.
— Вставайте! — сказал Мемед. — Откуда вы?
— Из Чукуровы, братец, — ответил Хасан.
— Да, оттуда, — повторил Али.
— Значит, много денег заработали. А мы тут умираем с голоду. Доставайте-ка деньги, — улыбаясь, сказал Джаббар.
— Лучше убейте меня! — закричал Хасан, — Вот уже четыре года…
— Давай, давай, — настаивал Джаббар.
— Лучше убей меня, ага, — повторил Хасан.
— Шесть лет ждет меня невеста, — сказал Али. — Что с ней будет, если меня убьют…
— Целых шесть лет!.. — повторил Хасан.
Джаббар просунул руку за пазуху Хасана и вытащил пропитанный потом сверток. Джаббар развязал его. В восковку были завернуты бумажные деньги.
— Смотри, как много денег! И как он их запрятал! — сказал Джаббар.
— Приставляй ко рту дуло винтовки и стреляй. Убей лучше. С пустыми руками я не пойду к жене и детям, — говорил Хасан.
— Целых шесть лет!.. — твердил Али. — Мне незачем жить. Убейте меня! Я не сойду с места!
— Целых четыре года я пил горькую воду Чукуровы, — продолжал Хасан. — Заболел там малярией.
— Убейте нас… — простонал Али.
— Убейте!..
На глазах у Мемеда навернулись слезы.
— Послушайте, — сказал он, — деньги ваши мы не возьмем. Джаббар, отдай им деньги.
Хасан не верил своим глазам. Испуганно протянув дрожащие руки, он взял деньги. От растерянности он не знал, что сказать.
— Дай аллах тебе долгих лет жизни, — вымолвил наконец он и заплакал.
— Долгих лет жизни… — повторил Али.
— Вот что я вам скажу, — продолжал Мемед. — Не ходите через равнину Чанаклы. Там сейчас орудует отряд Шалого Дурду. Они до нитки ограбят вас. А теперь счастливого пути. Да поможет тебе аллах встретиться со своей невестой…
Мемед осекся. Он хотел сказать что-то еще, но не мог. Хасан плакал, громко всхлипывая, как ребенок, и никак не мог сдержаться.