Традиции демонов
Шрифт:
– Как вас зовут?
– Интигам. Я из Керкука. Мои предки были туркменами.
– Интигам означает месть по-азербайджански, – пояснил Фархад своим спутникам и, снова обращаясь к старику, спросил: – Почему вы переехали сюда?
– Это было еще восемьдесят лет назал. Нашу деревню уничтожили, а моя мать носила меня под сердцем. Она назвала меня Интигамом, чтобы я помнил о тех, кто уничтожил нашу деревню, и привезла меня сюда. Сначала в Басру, а когда я подрос, сюда. И вот уже семьдесят лет я живу среди этих камышей.
– Сколько вам лет? – удивился Кажгельды.
– Восемьдесят два, –
– А ваше имя сыграло какую-то роль в вашей судьбе? – не успокаивался Кажгельды.
– Конечно, – ответил старик, – поэтому я и живу здесь, в камышах. Когда мне исполнилось двадцать пять лет, я вернулся в Керкук, нашел главу племени, которое истребило нашу деревню, и зарезал его вот этой рукой. Я не мог поступить иначе, ведь мать дала мне такое имя.
– Какой кошмар, – произнесла Алена, когда Кажгельды перевел ей этот монолог.
Они вместе с переводчиком попробовали местной водки, и обоим понравилась эта настойка.
– Значит, вы из племени туркманов, – уточнил Фархад и перешел на азербайджанский язык. На самом деле живущие на севере туркманы были южными азербайджанцами, волею судеб оказавшимися разделенными со своими братьями в Иране и Азербайджане.
– Вы помните свой родной язык? – спросил Сеидов.
– Конечно, помню, – обрадовался старик. – Ты говоришь на нашем языке. Значит, ты тоже из туркман?
– Нет. Я родился в Баку. Но мы говорим на одном языке. Поэтому я вас понимаю. Это родной язык моего народа.
– Аллах послал мне радость в мои годы, – всплеснул руками Интигам, – значит, в других странах тоже живут люди моего племени?
– Они уже не племя, а многомиллионный народ, – пояснил Сеидов, – и есть целая страна. Кроме того, нас окружают соседи – турки, туркмены, узбеки, казахи, киргизы, татары, которые тоже говорят на понятном нам языке.
Старик радостно закивал головой и, поднявшись, вышел из дома.
– Что ты ему говорил? – спросила Алена.
– О родстве тюркских народов, – пояснил Фархад.
– Я начинаю подозревать, что ты отъявленный националист и религиозный фанатик, – пробормотала она, с трудом сдерживая улыбку.
– Ненавижу националистов, – сразу ответил Сеидов, – они разрушили нашу прежнюю страну, устроили бойню между азербайджанцами и армянами. Национализм всегда выражение чувства неполноценности нации. Я их просто презираю.
– Кажется, я задела твое больное место.
– Еще какое. Ты даже не можешь себе представить, насколько жалкими и подлыми методами пользуются националисты. Я искренне считаю, что люди, провозглашающие свою нацию лучше других, являются больными параноиками. В мире столько умных народов и наций, у которых нужно учиться. Англичане, французы, русские, немцы, итальянцы, японцы, китайцы, всех невозможно перечислить…
– И евреи как особая нация, – улыбнулась Алена.
– Да, – согласился Фархад, – по-настоящему особая нация. Я об этом часто думаю. Ни одному народу в истории не пришлось перенести столько страданий, сколько перенес еврейский народ. Ни один народ сознательно не уничтожали с такой ненавистью и злостью. И ведь не только в фашистской Германии. Еще за две тысячи лет до этого. И потом
– У тебя к ним особое отношение, – усмехнулась Алена, – а я думала, что ты их должен ненавидеть, – она показала на сломанное кольцо.
– Тогда я должен ненавидеть и вас, – заметил Фархад. – Ты знаешь, как мне было трудно в девяностые годы в Москве? Иногда я слышал за своей спиной обидные слова, а иногда мне прямо в лицо говорили, что слишком много «чернозадых» приехало в столицу. Такие вещи говорят до сих пор, но уже не мне, а моим племянникам или детям моих друзей. Так вот, я никогда не считал говоривших подобные слова придурков представителями русской нации. Нации, давшей миру Пушкина и Чайковского, Толстого и Чехова. Поэтому я всю жизнь презирал националистов и восторгался людьми, которые любят и уважают другие народы.
– Ты у нас космополит, – заметила Алена.
Кажгельды удивленно слушал их монолог. Он давно обратил внимание на их отношения. Иногда, забываясь, они переходили на «ты». Впрочем, это было не его дело. В конце концов, каждый начальник имеет право на красивую помощницу или секретаря, с которой можно говорить на «ты».
Старик вернулся в дом, принес целое блюдо свежей рыбы. Она была приготовлена по древнему методу, на углях.
– Попробуйте, – предложил им Интигам.
– Когда мы вернемся в Москву, я сяду на диету, – пробормотала Алена, пробуя рыбу.
– Я готовлю рыбу для аль-Рашиди, – неожиданно сказал старик, – он иногда у меня остается. Здесь тихо и спокойно, никто не сможет его найти.
После обильного позднего ужина или раннего завтрака старик пригласил их отдохнуть. Алене отвели место в небольшой комнате, где была одна кровать, а мужчинам предложили две кровати в другой комнате. Кажгельды прошел к своей кровати. От усталости он буквально шатался. Все были измучены до такой степени, что с радостью приняли предложение старика.
– Мы неправильно распределили комнаты, – пошутила Алена, – нам с тобой должны дать общую комнату, а нашему молодому переводчику мою.
– Тише, – одернул ее Сеидов, – как тебе не стыдно. Говори тише, он может услышать. Я уже не говорю, что подобным поведением мы оскорбим старика.
– Вот так всегда, – притворно вздохнула Алена, – нужно думать о стариках, детях, инвалидах, великих державах. Поэтому я и остаюсь одна, без мужа.
– По-моему, ты выпила много местной настойки, – заметил Сеидов, – учти, что это не обычная сорокаградусная водка, а семидесятиградусная настойка, которая в условиях жаркого климата действует как удар молотом.