Трагедия господина Морна

Набоков Владимир Владимирович

МОРН:

(к Эдмину)

Смотри: зеленый луг, а там, за ним, чернеет маслянисто еловый бор, — и золотом косым пронизаны два облака… а время уж к вечеру… и в воздухе, пожалуй, церковный звон… толчется мошкара… Уйти бы — а? — туда, в картину эту {16} , в задумчивые краски травяные, воздушные…

ЭДМИН:

Спокойствие твое — залог бессмертья. Ты прекрасен.

16

Уйти

бы — а? — туда, в картину эту… — Мотив перехода в мир картины как ухода от действительности развивается в рассказе Набокова «Венецианка», написанном вскоре после «Трагедии», и затем в романе «Подвиг» (1932).

МОРН:

Знаешь, забавно мне: ведь я уж здесь бывал. Забавно мне, все хочется смеяться… Противник мой несчастный мне не смеет в глаза глядеть… Напрасно, повторяю, ты рассказал ему…

ЭДМИН:

Но я полмира хотел спасти!..

ТРЕМЕНС:

(с кресел)

Какая там картина вам нравится? Не вижу я… Березы над заводью?

МОРН:

Нет, — вечер, луг зеленый… Кто написал?

ТРЕМЕНС:

Он умер. Кость осталась холодная. На ней распято что-то — лохмотье, дух {17} … О, право, я не знаю, зачем храню картины эти. Бросьте, не нужно их смотреть!

ГАНУС:

А! В дверь стучат! Нет, человек с подносом… Тременс, Тременс, не смейся надо мной!..

17

Он умер. Кость осталась / холодная. На ней распято что-то — лохмотье, дух… — В беловике можно разобрать предыдущий (вымаранный) вариант фразы: «На ней распято что-то — и смотрит в ночь».

ТРЕМЕНС:

(слуге)

Поставь сюда. На, выпей, Ганус.

ГАНУС:

Не хочу.

ТРЕМЕНС:

Как знаешь. Не откажитесь, судари мои, прошу.

МОРН:

Спасибо. Но скажите, Тременс, с каких же пор писать вы перестали?

ТРЕМЕНС:

С тех пор, как овдовел.

МОРН:

И вас теперь не тянет вновь просунуть палец в пройму палитры?

ТРЕМЕНС:

Слушайте, мы собрались, чтоб смерть решать, — вопрос отменно важный; не к месту здесь цветные разговоры. Поговорим о смерти. Вы смеетесь? Тем лучше; но поговорим о смерти. Что — упоенье смерти? Это — боль, как молния. Душа подобна зубу, и душу Бог выкручивает — хрясь! — и кончено… Что дальше? Тошнота немыслимая и потом — зиянье, спирали сумасшествия — и чувство кружащегося живчика, —

и тьма, тьма, — гробовая бархатная бездна, а в бездне…

ЭДМИН:

Перестаньте! Это хуже, чем о плохой картине рассуждать! Вот. Наконец-то.

Слуга вводит Дандилио.

ДАНДИЛИО:

Добрый вечер! Ух, как жарко тут! А мы давненько, Тременс, не виделись — отшельником живете. Я изумлен был вашим приглашеньем: мудрец-де приглашает мотылька. Для Эллы — вот — коробка глянцевитых засахаренных слив — она их любит. Морн, здравствуйте! Эдмин, вы дурно спите бледны, как ландыш… Ба! Неужто — Ганус? Ведь мы знакомы были. Это — тайна, не правда ли, что вы к нам воротились? Когда вечор мы с вами… как узнал я? Да по клейму, по синей цифре — тут — повыше кисти: заломили руки, и цифра обнажилась. Я приметил и, помнится, сказал, что в Дездемоне…

ТРЕМЕНС:

Вот вам вино, печенья… Скоро Элла вернется… Видите, живу я тихо, но весело. И мне налейте. Кстати, тут вышел спор: вот эти господа решить хотят, кому из них платить за ужин… в честь одной плясуньи модной. Вот если б вы…

ДАНДИЛИО:

Конечно! Заплачу с охотою!

ТРЕМЕНС:

Нет, нет, не то… Сожмите платок и выпустите два конца, — один с узлом…

МОРН:

…невидимым, конечно. Ведь он дитя, — все объясняй ему! Вы помните, беспечный одуванчик, я ночью раз на уличный фонарь вас посадил: просвечивал седой ваш хохолок, и вы цилиндр мохнатый старались нахлобучить на луну и чмокали так радостно…

ДАНДИЛИО:

И после в цилиндре пахло молоком. Шутник, прощаю вам!

ГАНУС:

Скорей же… вас просили… ведь надо кончить…

ДАНДИЛИО:

Полно, полно, друже, терпенье… Вот платок мой. Не платок, а знамя разноцветное. Простите. Спиною стану к обществу… Готово!

ТРЕМЕНС:

Платить тому, кто вырвет узел. Ганус, тяни…

ГАНУС:

Пустой!

МОРН:

Вам, как всегда, везет…

ГАНУС:

Я не могу… что сделал я!.. не надо…

ТРЕМЕНС:

Сжал голову, бормочет… Ведь не ты — он проиграл!

ДАНДИЛИО:

Позвольте, что такое… ошибся я… узла и вовсе нет, не завязал, смотрите, вот так чудо!

ЭДМИН: