Трагедия господина Морна

Набоков Владимир Владимирович

ГАНУС:

Ты звал меня.

ТРЕМЕНС:

Ты прав, давай о деле: в тебе я, Ганус, угадал когда-то мне родственную огненность; тебе я одному все помыслы доверил. Но ты был женщиной гоним; теперь она ушла; я спрашиваю, Ганус, в последний раз: что, помогать мне будешь?

ГАНУС:

Напрасно ты призвал меня…

ТРЕМЕНС:

Обдумай, не торопись, я срок даю…

Поспешно

входит Клиян.

КЛИЯН:

Мой вождь, там этих самых, что намедни пели на улицах, пытают… Никого нет, кто б допросил… Помощников твоих — как бы сказать — подташнивает…

ТРЕМЕНС:

Ладно, иду, иду… Ты у меня, Клиян, ведь молодец!.. Давно известно… Кстати, на днях я удивлю тебя: велю повесить.

КЛИЯН:

Тременс… Вождь мой…

ТРЕМЕНС:

Ты же, Ганус, подумай, я прошу тебя, подумай…

Тременс и Клиян уходят.

ГАНУС:

(один)

Меня томит единственная дума: здесь жил герой… Вот эти зеркала — священные: они его видали… Он тут сидел, в могучем этом кресле. Его шаги остались во дворце, как в памяти — смолкающая поступь гекзаметра… Где умер он? Где выстрел его раздался? Кто слыхал? Быть может, там — за городом, в траурной дубраве, в снегах ночных… и бледный друг в сугробе похоронил горячий труп… Грех, грех немыслимый, как искуплю тебя? Вся кровь моя благодарит за гибель соперника и вся душа клянет смерть короля… Мы двойственны, мы слепы, и трудно жить, лишь доверяя жизни: земная жизнь — туманный перевод с божественного подлинника; общий понятен смысл, но нет в его словах их первородной музыки… Что страсти? Ошибки перевода… Что любовь? Утраченная рифма в передаче на несозвучный наш язык… Пора мне за подлинник приняться!.. Мой словарь? Одна простая книжечка с крестом на переплете… Каменные своды я отыщу, где отгулы молитв и полный вздох души меня научат произношенью жизни… Вон в дверях остановилась Элла, и не смотрит, задумалась, концы перебирая ленивой шали… Что бы ей сказать? Тепла ей нужно. Милая. Не смотрит…

ЭЛЛА:

(в сторону)

Вот весело!.. Я вскрыла и прочла письмо чужое… Почерк, словно ветер, и запах юга… Склеила опять, как мне, шутя, показывал однажды отец… Морн и Мидия вместе! Как же мне дать ему? Он думает, — она живет в глуши родимой, старосветской… Как дать ему?..

ГАНУС:

(подходит)

Вы встали спозаранку, я тоже… Мы теперь не часто, Элла, встречаемся: иное торжество совпало с вашей свадьбой…

ЭЛЛА:

Утро — чудо лазурное — не утро… каплет… шепчет… Ушел Клиян?

ГАНУС:

Ушел… Скажите, Элла, вы счастливы?

ЭЛЛА:

Что

счастие? Шум крыльев, а может быть, снежинка на губе — вот счастие… Кто это говорил? Не помню я… Нет, Ганус, я ошиблась, вы знаете… Но как светло сегодня, совсем весна! Все каплет…

ГАНУС:

Элла, Элла, вы думали когда-нибудь, что дочь бунтовщика беспомощного будет жить во дворце?

ЭЛЛА:

О, Ганус, я жалею былые наши комнатки, покой, камин, картины… Слушайте: на днях я поняла, что мой отец безумен! Мы даже с ним поссорились; теперь не говорим… Я верила вначале… Да что! Мятеж во имя мятежа и скучен, и ужасен — как ночные объятья без любви…

ГАНУС:

Да, Элла, верно вы поняли…

ЭЛЛА:

На днях глядели в небо все площади… Смех, крики, гул досады… От пламени спасаясь, летуны со всех сторон взмывали, собирались, как ласточки хрустальные, и тихо скользила прочь блистающая стая. Один отстал и замер на мгновенье над башнею, как будто там оставил свое гнездо, и нехотя догнал печальных спутников, — и все они растаяли хрустальной пылью в небе… Я поняла, когда они исчезли, когда в глазах заплавали — от солнца — слепые кольца, вдруг я поняла… что вас люблю.

Пауза. Элла смотрит в окно.

ГАНУС:

Я вспомнил!.. Элла, Элла… Как страшно!..

ЭЛЛА:

Нет, нет, нет — молчите, милый. Гляжу на вас, гляжу в дворцовый сад, в себя гляжу, и вот теперь я знаю, что все одно: моя любовь и солнце сырое, ваше бледное лицо и яркие текучие сосульки под крышею, янтарное пятно на сахаре сугроба ноздреватом, сырое солнце и моя любовь, моя любовь…

ГАНУС:

Я вспомнил: было десять часов, и вы ушли, и я бы мог вас удержать… Еще один слепой, мгновенный грех…

ЭЛЛА:

Мне ничего не нужно от вас… Я, Ганус, больше никогда вам не скажу. — А если вот сейчас сказала вам, так только потому, что нынче снег такой сквозистый… Право, все хорошо… За днями дни… А после я буду матерью… другие мысли меня займут невольно. Но сейчас ты — мой, как это солнце! Протекут за днями дни. Как думаешь — быть может, когда-нибудь… когда твоя печаль…

ГАНУС:

Не спрашивайте, Элла! Не хочу и думать о любви! Я отвечаю, как женщина… простите. Но иным пылаю я, иного я исполнен… Мне снятся только строгие крыла, прямые брови ангелов. На время я к ним уйду — от жизни, от пожаров, от жадных снов… Я знаю монастырь, опутанный прохладою глициний. Там буду жить, сквозь радужные стекла глядеть на Бога, слушать, как меха органа выдыхают душу мира в торжественную вышину, и мыслить о подвигах напрасных, о герое, молящемся во мраке спящих миртов средь гефсиманских светляков…