Трансильвания: Воцарение Ночи
Шрифт:
Взгляд, которым одарил меня дворецкий, когда я выезжала на своей белоснежной кобылице в фиолетовом плаще, покрыв капюшоном голову, из ворот, был далек от хотя бы приблизительно понимающего. Но у меня не было времени заботиться о чувствах людей, которые я могла ранить. Неужели он рассчитывал, что рассказав мне о способе спасти единственного мужчину, которого я любила, я бы отступила из-за моральных принципов?.. Или же он, как и практически все вокруг нас, спал и видел смерть монарха. Злобного, всеми ненавистного. Любой в нашем мире мечтал от него избавиться. Как бы то ни было, я все же не понимала, что во мне видят и чего от меня хотят даже вампиры. Я — не человек, я — адская тварь и порождение ночи. Почему все стараются укорить меня в аморальности? Можно подумать, Роберт был
Холодный северный ветер налетел, развевая черные кольца моих волос, словно шутя, трепал фиолетовый плащ, но, не смотря на адское сопротивление стихии, я лишь крепче сжимала поводья заледеневшими руками в кашемировых черных перчатках, и, то и дело подгоняла кобылу, ударяя ее каблуками по бокам.
Голод неистово терзал и истязал меня. Я не ела несколько часов, сидя у постели Владислава, я не ела около недели до инцидента, потому что попеременно сменявшие друг друга меланхолия и апатия полностью отбивали аппетит и подталкивали лечь, отказаться от питания и ждать, пока все закончится. Сейчас же, в самый неподходящий момент, голод включился на сто процентов и даже больше. В тот момент, когда у меня не было права думать о себе. Но теперь мне хотелось устроить охоту для себя самой. Заполнить изнывавший от всепоглощающего голода организм светлой и непорочной энергией человеческих жизней. От слабости мои руки еле удерживали поводья. Зрение же позволяло видеть лишь как в машине в дождь через стекло. Без дворников. Найти пять младенцев являлось лишь частью проблемы. Справиться с их родителями было самой неприятной и основной частью. Высокая вероятность нарваться на охотников. С такой мной, как сейчас, не нужно и охотником быть, нет необходимости обладать огромной силой. Сейчас меня мог убить и простой смертный, если бы очень постарался. От быстрого движения я чувствовала, как вены трутся друг о друга, и ощущение это было сравнимо лишь с соприкосновением наждачной бумаги с чувствительной кожей. Я настолько высохла, даже не замечая этого, что живы во мне остались только изумрудные, залитые горем и яростью глаза, которые впрочем, на данный момент, даже не давали стопроцентного вампирского зрения.
События той ночи, когда мной было похищено трое детей из семей обычных крестьян и еще двое — из семей охотников, я запомнила весьма смутно. Было стремительно и слишком кроваво. Головы летели, как снег с небес под Новый год, а в сражениях всем заправлял нон-стоп. Если бы я хоть на секунду остановилась, прекратив нападать, совершать ложные выпады, бить когтями и вгрызаться клыками, случилось бы одно из двух: либо меня бы убили, вонзив кол в мое сердце, либо я сама свалилась бы от усталости. В голове, не замолкая, трещали голоса подсознания и внутреннего ‘я’. Первое, как и обычно, вещало голосом Владислава, второе сегодня решило говорить со мной в качестве Селены. Любимый голос уговаривал держаться и быть сильной, а самая лицемерная и псевдоправильная вампирша в мире напоминала об осторожности, предупреждала об опасности и о том, что враг собирается нанести удар.
Домой я возвращалась абсолютно уничтоженной, раздавленной и практически мертвой с живым и кричавшим мешком из грубой ткани, наскоро привязанным к седлу. Каждый звук для моего измученного и острого слуха был искусным способом убийства, без трупа в качестве результата.
Я расположилась на тумбочке возле трюмо с раздвижными зеркалами. Кинжал делал тонкие и ровные надрезы на маленьких шейках и в колбы, расставленные в беспорядке по полу, медленно стекала маленькими струйками багрово-красная вязкая тягучая жидкость. Поминутно сознание мое заволакивалось алым. Теперь я понимала, что помимо горя толкнуло меня практически вырвать сердце своей экс-наставнице. Меня терзала не только мешавшая мне дышать боль, но и ничем не притупляемый
Кровь ему в рот, через плотно стиснутые челюсти человека в коме, я вливала дрожавшими руками. Ни Роберт, ни Селена не явились на помощь. Совершая адское злодеяние, страшись остаться в своем деле одна одинешенька. Сантиметр за сантиметром, уродливые раны постепенно начинали стягиваться сами собой, пока от них не осталось ни единого рубца, шрама и даже царапины. А когда последняя капля крови последнего убиенного младенца была поглощена, Владислав открыл глаза.
Едва это случилось, произошло и кое-что еще. Я рухнула в обморок прямо на пол возле нашей кровати…
Очнулась я в полумраке, свидетельствовавшем о том, что вечерний закат медленно и лениво выполз на темнеющее с каждой минутой небо. Мои губы оказались липкими и одновременно мокрыми. Я провела языком по краешку губы. Кровь… Пакетированная. Что ж. Сойдет. Для такого ужасного дня подошел бы любой кролик и даже белка.
— Лора, ты в порядке? — Этот голос сначала раздался внутри меня, потом разросся, заполняя каждую клеточку моего организма, а затем я просто, как ужаленная, подскочила на кровати и кинулась к нему на шею.
— Владислав… Ты жив… Ты в порядке.
Я целовала его в шею бесконечно долго, пока он шутливо и с долей сарказма в голосе не заметил.
— Я да. Чего не скажешь о пяти убиенных младенцах. Ты меня удивляешь, Лора Уилсон-Дракула. Каждый раз ты превосходишь себя. Предательство своих пациентов в больнице, резня в церкви с последующими двадцатью шестью жертвами на руках, а теперь пять убиенных младенцев… А я-то искренне думал, что эта девушка помогает спасать ни в чем не повинных заведующих больниц.
— Постой, постой. — Я отстранилась и посмотрела ему в глаза, выставив ладонь вперед. — Полегче. Я теперь, выходит, отвратительный человек? И на каком этапе я оглохла, когда ты сказал: ‘Здравствуй, любовь моя. Спасибо, что спасла мне жизнь, еле передвигая ноги сама, потому что не питалась в заваренной мной каше апатии и меланхолии. Потому что я, как последний изверг и самая павшая нечисть нашего мира, обещал вернуться в добром здравии через две недели, уехав на границу, а ввалился, истекая кровью и умирая через месяц. А еще как ты справлялась с государственными делами, пока меня не было? Прости, что скучала, тосковала и умирала ежедневно без меня.’ Ах да, прости, я не оглохла. Ты не говорил.
Я резко отодвинулась, почувствовав, что закипаю, и села на кровати, повернувшись к нему спиной.
— Да что с тобой такое? Все в порядке. Что за болезненная реакция на шутки? — Сухо произнес он, и тут меня и вовсе понесло, как говорится, не в те дебри.
— В порядке? А было бы? Мои руки в крови пяти чертовых младенцев. Пяти, Владислав! А все потому что ты вляпался в перепалку с мифическим оборотнем, о существовании которого я даже не знала. Я билась с родителями, которые, как животные, до последней капли крови защищали свои норы и гнезда. При всем этом я не питалась неделю. Неделю, любовь моя! Я была слабой и изможденной. Меня могли убить! А еще я с ума сходила, думая, что ты умер. Я чуть не сошла, пока ты был в коме. Я практически этими самыми руками вырвала сердце подруге, которая уговаривала меня жить дальше. Это был месяц морального гниения и разложения. Как ты смеешь явиться после всего, когда все более менее наладилось, и корить меня за обидчивость на твои саркастические идиотские ремарки о том, о чем даже понятия не имеешь. Убери. Убери от меня свои поганые руки.
Я била его по рукам, пока он сгребал меня в охапку, подминая под себя.
— Комок нервов, милая. — Холодно и злобно прошипел граф. — Страдание от недотраха в течение месяца сделало из тебя истеричку. А расслабляться надо. Надо, мое солнышко.
— Не в сексе дело, ты — примитивный шовинист и гребаный Нарцисс. Это ты только об этом и думаешь. Но не у всех, как у тебя, ублюдка, душа отсутствует.
Он заламывал мне руки, а я извивалась, кусалась и плевалась, как бешеное животное. Вдобавок к этому орала я в полный голос. — Убила. Убила бы тебя этими руками.