Трансильвания: Воцарение Ночи

Роксенбер Лорелея

Держа Роберта за руку, я изо всех сил хлопнула дверью и направилась к лестнице. Я была зла настолько, что унизила его при дворецком. Я знала, что он не простит, но мне было все равно. И я знала, что его гнев, отнюдь, не закончится скандалом, я знала, что оставались считанные минуты до физической расправы, поэтому, спустившись с Робертом вниз, на первый этаж, села в кресло с подлокотниками в стиле викторианской эпохи и стала ждать королевской немилости. Дворецкий молчаливо присел на подлокотник спиной ко мне. Время тянулось медленно, но неумолимо…

====== Глава 9 – Подчинение контроля гневу ======

ГЛАВА 9 — ПОДЧИНЕНИЕ КОНТРОЛЯ ГНЕВУ

Пусть это будет зваться любовью,

Самой

нелепой, самой земною,

Пусть это будет дьявольским зноем,

Зноем, сжигающим все.

Ожидая неминуемой расправы, я склонила голову к груди. Молчание, воцарившееся с тех пор, как мы с дворецким спустились на первый этаж, было угрюмым и каким-то полуживым. Опустив одну руку на колени, а вторую — на подлокотник кресла, я переваривала увиденное в комнате и в открытом для вампира разуме девушки. А чтобы узнать о его любовнице все, мне не пришлось даже сосредотачиваться. Блондинку звали Гейл, она жила в Васерии — в деревне, на которую моим мужем было наложено вето охоты, ей было пятнадцать лет и до грязного инцидента в моей собственной спальне, невольной свидетельницей которого мне пришлось стать, она была девственницей. Я коснулась раскаленного лба. Нервная лихорадка снова с лихвой завладевала мной, как и тогда, когда Владислав находился на грани жизни и смерти. В коме. Владислав, Владислав… Подсознание нашептывало его имя, которое благоухало в воздухе сейчас помоечной сладостью гниения. Порочный ублюдок… Я его ненавидела… Но голос шептал приторно, сладко и незабвенно. Удушливо. Почему я не могу его возненавидеть, когда он может любить и одновременно с этим изменять, издеваться морально и физически? Почему ему все под силу, а я так слаба?.. Почему?.. Как бы ни было тошно это признавать, но Андреа была права, когда говорила о девочках и девушках Его Величества. Я знала, что она не лжет, но хотела верить, что король, которому я вручила все в своей жизни, включая себя, постарается, хотя бы постарается быть выше сложившегося о нем мнения и ползущих с каждым днем по миру все дальше грязных слухов. Но он намеренно мне мстил. Он хотел доказать, что он — не герой, что его не стоит любить. Он хотел, чтобы я ушла. Убеждал меня уйти еще на мосту. Но… Черт меня побери, если бы я могла…

— Мне нужна кровь. Сопроводите меня на кухню шестнадцатого этажа, Роберт. Пожалуйста…

Мы взошли по лестнице наверх, и, медленно переступив порог кухни и достав из холодильника пакет, я опустила свое безвольное тело на клетчатый сине-коричневый диван.

— Роберт. — Ощущая себя до предела изможденной и беспомощной, обратилась я к дворецкому. — Пожалуйста, присаживайтесь. Нет правды в ногах. Хотя, если рассуждать серьезно, ее нет ни в чем и ни в ком…

Роберт чувствовал себя неловко, но, не смея ослушаться своей королевы, присел на краешек дивана. Слезы струились по моим щекам. Нет, нервный срыв не накрыл меня черной волной с головой, как это бывало раньше. На этот раз это были тихие слезы девушки, уставшей и от такого к себе отношения, и от жизни в целом.

— Сил не хватает возненавидеть его окончательно. А был бы шанс… Только дали бы мне иммунитет против этой болезни, у которой черные глаза, я бы сердце ему вырвала. Чтобы он почувствовал, что, когда в груди становится пусто, эту пустоту уже ничто не заполнит и не вылечит.

— Я понимаю Вашу боль, Ваше Величество. — Роберт положил свою руку на мою, глядя на меня самым теплым и добрым взглядом в мире. — Но умоляю Вас говорить тише. У стен есть уши. А Вы и без того сказали достаточно, чтобы его разозлить.

— А почему я должна щадить его чувства? Ему-то все равно, зла я или нет. — В моем голосе было больше пустоты, чем выразительности. Гораздо больше…

— Я боюсь

за Вас, Ваше Величество… Я видел Его Величество в гневе. Никто другой бы не захотел это лицезреть, и, уж тем более, оказаться в эпицентре его ярости. Мне страшно от того, что этот эпицентр может Вас поглотить.

— Это все потому что Вам не больно. А когда в душе остается только лишь одна боль, ни страх, ни что-либо иное уже не трогает внутренних струн.

Слезы стекали по моим щекам, размывая тушь и тени, оставляя на жемчужной коже две черные обсидиановые полосы.

В коридоре раздались тяжелые шаги. Его поступь я легко отличу от поступи любого в толпе. Ее ритм я всегда чувствовала сердцем… Он возник на пороге кухни, как и всегда облаченный в черное. В глазах его пылал яростный гнев. Как-то не к времени вспомнилось стихотворение одного из русских поэтов Серебряного века о Черном человеке. Этот мрачный тип расписал жизнь лирического героя стиха в самых неприглядных и темных красках. Черный человек был тем, от кого не уйти, не сбежать, не спрятаться. Но у лирического героя это было хотя бы его альтер-эго. Мой Черный человек стоял сейчас передо мной, безжалостный и неумолимый. В его власти было забрать мою жизнь.

— Роберт. — Тихо обратился мой муж к дворецкому. Мягкий тон был обманным. Его голос дрожал от ярости. — Помоги Гейл собраться и оставь нас. Я хочу побеседовать с Ее Величеством с глазу на глаз.

Роберт покорно опустил голову и направился к двери, но остановился уже около выхода.

— Умоляю, Ваше Величество, помните о том, что перед Вами та, кто Вас беззаветно любит. Каждый вздох без Вас для нее — мука. Не карайте ее. Такой, как она, Вы больше не найдете. — Обернувшись ко мне, он бросил на меня грустный, сочувствующий взгляд. — Удачи, Ваше Величество.

Я тепло улыбнулась дворецкому. До него меня в жизни никто не жалел и не защищал. Он вышел вон.

Тучи сгустились на маленькой кухне шестнадцатого этажа, и весь мир сжался до микроскопического расстояния между нами. Я опустила голову. Снова вспомнилась фраза из стихотворения о Черном человеке. Вот теперь никого со мной нет. Я одна. И разбитое зеркало…

— Я, как мне кажется, уже предупреждал тебя о резких высказываниях в мой адрес при прислуге. — Его глаза были черны, холодны и безжизненны. Таким безразличным ко всему до стадии замерзания я еще никогда его не видела.

— Значит, я проигнорировала твое предупреждение. — Я попыталась передать его интонацию фразой. Получилось более живо, чем у него, но все же менее эмоционально, чем у меня. — Можешь предупреждать теперь, кого хочешь и о чем хочешь. Я не жалею о том, что сказала. Гори в аду и будь ты проклят.

Я бесстрашно смотрела ему в глаза. Ярость, закипавшая изнутри и клокотавшая в каждом нерве тела, напрочь лишала чувства страха, которое в состоянии обезопасить, хотя я и никогда не позволяла себе недооценивать его. Я прекрасно знала, что если захочет, он в состоянии положить конец моему существованию. Но в отношениях, когда тебя предают, гордость превыше всего. Даже малодушного чувства страха.

— Решила вести себя, как гордая сучка? Доказать, что у тебя есть чувство собственного достоинства, самоуважения, да? Прекращай. При мне необязательно разводить театральщину. Мы оба знаем, что твое чувство собственного достоинства я с плинтусом равнял. Просто извинись за свой длинный язык и продолжим беседу в более приятных условиях.

— Нет. — Я вызывающе вздернула подбородок. — Нет, дорогой мой супруг. Что теперь сделаешь со мной? Убьешь?

— Ну как тебе сказать… — Он задумчиво посмотрел на свои руки, а потом снова на меня. — И без убийства вариантов масса. И один прекраснее другого.