Трансильвания: Воцарение Ночи
Шрифт:
— Я могу помочь Вам окончить мучения. Вы хотите этого? — Теперь я предлагала ей другой вариант избавления от мук. Смерть.
— Я бы хотела сначала попрощаться. С Совереном. С короткими минутами счастья, за которые сейчас плачу жизнью. Каждый миллиметр замка напоминает мне о моем Владиславе. Не о том чудовище, что обрекло меня на смерть, но о том мужчине, который подарил мне страсть, любовь, приключение, надежду. И веру в светлое будущее. Можете передать ему, что я не злюсь. Я отпустила злобу, чтобы уйти в мире.
Я без слов протянула ей бумаги на поместье и замок ‘Соверен’ вместе с купчей и договором.
— Сколько золотых я Вам должна, госпожа Лора-ханум?
Я положила руку на руку девушки поверх хиджаба. Открытых участков ее тела, не смотря на то, что я — вампир, и никакие штаммы мне не страшны, я все равно сторонилась. — Мое почтение, Дизара. Соверен достается Вам бесплатно.
— Спасибо, Ваше Величество. Да хранит Вас Аллах…
Не
В нашем мире, как оказалось позже, совершенно другое летоисчисление. Временные рамки миров, где я родилась и где жила, имели немалое расхождение. И если там, где-нибудь в Хартфорде, проходил год, здесь, в Трансильвании, он равнялся десяти годам. А месяц и несколько дней, проведенные здесь, составляли год по нашему календарю.
Таким образом, с тех пор, как граф Владислав Дракула привез меня к себе и сделал своей женой, в реальном, моем мире, прошло лишь семь с половиной месяцев, что по нашему календарю составляло примерно восемь лет. Сутки здесь шли за неделю, а в неделе нашего мира оказалось не семь, а восемь календарных дней. Время шло и запутывало меня настолько, что я уже не знала, сколько миновало.
Соверен был не единственным поместьем на нашей территории, подлежавшим продаже и имевшим спрос. Несколько раз в неделю мой замок навещали необычайно богатые люди и вампиры с разных краев нашего мира. Я организовала рабочее время. Теперь мой прием длился с одиннадцати до трех часов дня. После я отдыхала. Солнце последние дни было абсолютно нещадным, поэтому путь на улицу был мне заказан под страхом получения глубоких ожогов или и вовсе превращения в кучку королевского пепла. Раз в неделю, по ночам мы с Селеной наведывались в деревню ради охоты. Я настолько привыкла к пакетированной крови и погрузилась в апатию, что даже ради теплой человеческой крови не желала выходить из дома. Днем же, в часы до и после приема, я примеряла платья, которые невесть где заказывал Роберт специально для меня, приглашала массажистов в замок и посещала массаж. И, пожалуй, на этом все. Больше я ничем не занималась. Было одно новое и странное увлечение… Я так неистово скучала по нему, что зажимала им подаренный кулон на Рождество в ладони до крови. Разумеется, я быстро регенерировала, но эта боль и капли крови на ладони доказывали, что я не сошла с ума, и что он был в моей жизни, хоть и исчез, как и эти капли спустя мгновение. Сара Уилсон была права, рассказав священнослужителю о том, что мне нравилось в этих снах и видениях быть с ним. Да, в человеческом бытие, мне нравилось и хотелось быть рядом. То, что творилось со мной после обращения, невозможно было описать словами. Связь с создателем, темная, мрачная, ощущавшаяся, как петля на шее, как камень, тянула вниз. И если бы я на секунду подумала, что сейчас его нет, потому что и раньше не было, что он — плод моего больного воображения, я бы затянула на шее уже не метафорическую петлю… Хотя, в моем случае, подошел бы лишь кол в сердце или вырвать сердце… Миновал месяц с тех пор, как мой муж обещал через две недели вернуться… И теперь я понимала, почему в свое время он просил меня принять себя и войти в пещеру горного короля Грига с ним. Там, в психиатрической больнице, мы переживали лишь начало музыки, осторожный и тихий марш, готового подкрасться в любой момент безумия. Сейчас, вдавливая до крови кулон в ладони, я была на середине. Где сумасшествие уже ступает к тебе уверенной поступью, не прячась и не скрываясь, с гордо поднятой головой. Всего этого бы не случилось, если бы он не уехал… Любимый… Единственный… Создатель… Я с остервенением вдавила крыло летучей мыши из бронзы в ладонь. Еще и еще, пока кровь не начала стекать по руке на пол…
Перестав издеваться над ладонью, я вышла на балкон на шестнадцатом этаже и перегнулась через перила, глядя вниз, на поляну, лес, пещеру и хребет Карпатских гор. Он обещал вернуться… А вдруг его уже нет в живых?.. Давая слово, Владислав никогда его не нарушал, а сейчас прошло в два раза больше времени, чем он обещал. Я не могла ни дышать, ни жить дальше. Время встало, и вялая апатия все краски постепенно превратила в серый. И это еще было более менее сносно. Когда приходила меланхолия — маленький дикий волчонок, сжиравший сердце, сменяя апатию, мир из серого вовсе становился черным.
И тогда я прибегла к сознательному эскапизму, чтобы смочь продолжать хоть как-то жить. Я бежала и днем, и ночью к кровати, погрузиться в сон, чтобы на несколько часов прийти к нему и быть счастливой. Кроме снов и видений мне ничего не осталось. С его нематериально-призрачной привиденческой формой я вскоре начала разговаривать…
В этой пустоши серых будней, куда бы я ни посмотрела, я видела только, что его нет рядом. Стоило ли вообще открывать глаза, чтобы увидеть это?..
А за балконным парапетом смеркалось, и ночь вступала в свои права, источая аромат диких роз. В зарослях терновника сладко пел
Весь вечер и следующая за ним ночь были полны щемящей своей сладостью боли. Черные оттенки ночи ложились поверх синих, вечерних. Память начинала стирать черты его лица. Постепенно. Одну за другой. Потому что память хотела, чтобы ее обладательница выжила и осталась в рассудке. А я - нет. Уже нет. Я бы предпочла агонию каждой минуты, удерживая в памяти каждую его черту, лишь бы никогда не забывать того, что было. Я лучше прошла бы через ад сотню раз, чем позволила себе забыть о нем. Вот и ночь постепенно умерла в лучах зари, а я с места не сошла. Я обернулась к призраку, стоявшему рядом, и с улыбкой опустила голову ему на плечо. Он тоже улыбнулся. Только как-то грустно. Черные глаза так и остались безжизненными.
— Мне холодно, Владислав, обними меня.
— Ты же знаешь, что не могу. — Ответил печальный призрак. — Любовь моя, я — лишь игра воображения. Меня здесь нет.
— Не говори так… Просто посмотри на небо. Все здесь, и всё. И ты, и я, и луна, и звезды…
Призрак медленно растворился в утренней дымке. Я отвернулась от взошедшего солнца, пряча лицо в тень и задумалась о вести, которую принес вчера Роберт. Соверен снова подлежит продаже. Принцесса Дизара скончалась двадцать третьего января, и ее похоронили оставшиеся родственники в закрытом гробу в Соверене, как она и хотела. Закончились три года мучений и гниения заживо. Три чертовых года. Как она это выносила и продолжала жить, испытывая такие боли, я даже представить себе не могла. Оставался лишь один вопрос, злобный даже для меня самой. Как я могла вообще скучать по изгнившему до кончиков человечности, изувеченному и искалеченному душой моральному уроду?..
При этом я не оправдывала себя. Я жаждала власти, я любила видеть страх в глазах жертвы, он подпитывал меня, и я забирала жизнь. Но обречь кого-то гнить три года… Все мои жертвы умирали моментально… Растянутая во времени смерть — это форма жестокой и изощренной средневековой экзекуции. Да, у королевы Лоры Дракула был более скверный характер, нежели у студентки-выпускницы института Кулинарии, Лоры Уилсон. Я очень быстро научилась быть абсолютным монархом. В самом его кошмарном виде. Порой, я неуважительно относилась к слугам, порой задерживала оплату труда, позволяла себе капризы и истерики в присутствии дворецкого и заламывала неестественно большие суммы, занимаясь сделками. Но разве это то же самое, что заставить кого-то гнить три года, забрав у него все?..
Еще не столкнувшись с предательством, я все равно чувствовала, что моногамией и верностью мой муж страдать не намерен. Прошло пятьсот лет, и у него, наверняка, были тысячи и миллионы женщин, при том, что я досталась ему девочкой, не успев ни с кем даже повстречаться. Он был Дьяволом в состоянии искуса каждой ночью, это подтверждало опытность в искусстве любви, но только сейчас, на примере Дизары, я задумалась о том, что это значит. Каждая его девушка, каждая случайная связь, если она не была вампиром, умерла после многолетних мук. Я с шумом выдохнула. Принять это было тяжело и практически невозможно. За пятьсот с лишним лет этот мужчина выучил все языки, включая мертвые наречия, увлекался лошадьми и верховой ездой. В человеческом, моем мире, получил научную степень по психологии, педагогике, астрономии, физике, медицине. А еще будучи человеком, он прошел столько войн. Он был лучшим из лучших воином, полководцем и лидером, за которым шли тысячи тысяч. В свободное время он играл на фортепьяно и писал музыку и стихи. Черт возьми, он мог, что угодно. Даже достать мне с неба Луну, если бы я попросила. Но была и оборотная сторона у ума, расширявшего границы, у ума, которому было подвластно любое знание в этом мире. Он сажал турков на кол при жизни и пил их кровь, а после смерти вряд ли его шутки ради прозвали сыном Сатаны. В новой, открывшейся мне правде он доказал свой статус адского отродья. А еще особенную радость ему доставляли пытки женщин и маленьких детей. Видимо, чем острее ум, тем темнее оборотная сторона. Жажду крови он подавлял огромным количеством алкоголя, а, может, и наркотических веществ. Добавлять к этому, как он относился ко мне в постели, по-моему, вообще было излишне. И хоть мне и нравилась его грубость, и в этом была своя фишка, но после двенадцати, двадцати четырех, а когда и сорока восьми часов ее проявления в беспрерывных соитиях я уже не чувствовала ног и тела, и себя. Только смертельную усталость. Он выжимал все мои соки и одинаково убивал меня, как присутствием, так и отсутствием. И он получал редкостное удовольствие, наблюдая за тенью боли в моих глазах, оставляя рваные раны на всем моем теле, которые затягивались медленно, даже при ускоренной вампирской регенерации. Иногда кровь сочилась и сквозь одежду. Злобный гений, впервые изнасиловавший меня в двенадцать. Маленькую девочку… Черт меня побери. Разум кричал во все горло бежать от него, что есть силы, а тело предательницы здравого смысла горело адским кровавым пламенем от одной мысли о его лице и теле. И в битве между телом и разумом еще и сердце встревало, умоляя не уходить еще немного, чтобы хотя бы последний раз увидеть его улыбку…