Трепанация
Шрифт:
Я не видел того, кто произносил эти слова, но чувствовал себя очень значительным. Я смотрел на лежащую передо мной толпу сверху вниз и ощущал свое божественное превосходство. Но тут пошел сильный дождь. Волны хлестали мое тело, и паника охватила меня. Ведь вода может размыть камень, и тогда все увидят мое голое тело.
Так и произошло. Я стоял на каменном постаменте, сжавшись и ладонями закрывая гениталии. Вода ручьями стекала по моему голому телу, обмывая то, что вначале мне казалось мрамором, но я думал только об одном: «Только бы они не поднимали голову и не видели, кому поклонялись».
Стыд и ужас были настолько сильными, что я проснулся.
Осип вошел в приемную психолога, но никого там не обнаружил. Он в нерешительности постоял у входной двери и хотел было войти в кабинет Александра Борисовича, но, услышав оттуда звуки, сел в кресло.
Через некоторое время дверь приоткрылась. Кто-то продолжал держать ее за ручку, но, продолжая разговор, не выходил.
– Ты можешь прочесть миллионы книг, но не стать никем. Ты просто будешь эрудированным или, если хочешь, начитанным человеком, но мыслящим ты не станешь. Информация, – я надеюсь, ты понимаешь, – позволит тебе существовать в этом мире. Может быть, даже
– Но, папа…
– Не перебивай. Слушай. Ты еще получишь время для выводов. Не торопись их делать. Они сами придут.
– Ты сам себе противоречишь.
– В чем же, на твой взгляд?
– То ты говоришь, что необходимо переосмысливать все социальные установки, нормы морали и нравственности, а то говоришь: не торопись, выводы сами придут.
– И в чем здесь противоречие?
– Я только что сказал.
– Господи, когда же ты поумнеешь?
– Вот ты всегда так. Всегда только и можешь, что оскорблять. Не буду я у тебя работать. Лучше на автомойку пойду, – почти крича, ответил Вениамин и вышел.
Он не заметил Осипа и прошел сразу на свое место. Глаза у него были красные от слез и обиды.
Распахнулась дверь.
– А ну вернись. Мы не закончили разговор.
– Я не хочу так разговаривать. Я – не ты. Не надо меня переделывать под свои представления.
Тут Александр Борисович увидел Осипа и как будто нажал на тормоза.
– Здрасьте, – сказал он, пытаясь успокоиться.
– Здравствуйте, Александр Борисович, – ответил Осип, вставая.
– Ну что же, проходите, проходите. Ладно, Вениамин, закончим позже.
Его сын ничего не ответил.
Психолог закрыл за собой дверь и сел напротив Осипа, который уже сидел на привычном месте. Глубоко вздохнул. Даже с каким-то сожалением. И начал говорить.
– Осип, я прочел ваши записи. Должен сказать, что это весьма интересно. Но, как бы это правильнее сказать, в них присутствует, я бы сказал, какая-то художественная формальность, что ли. Думается, вы могли, записывая все это, несколько интерпретировать, как бы приукрашивать то, что, как вам показалось, вы видели во сне. Понимаете?
– Я ничего…
– Я закончу, с вашего позволения, – отреагировал он властно, будто продолжая разговаривать с сыном.
Он на секунду задумался и продолжил.
– Да, так вот. В ваших записях много художественности. Я допускаю, что так все и происходило. То есть вы видели вещи такими, какими описываете, но, как мне кажется, существует компонент домысливания. Ваше воображение дорисовывает увиденное. Понимаете меня?
– Нет. Я ничего не домысливал, – виновато оправдывался Осип.
Сомнение отразилось на лице психолога.
– Ну хорошо. Подумаем еще.
Он откинулся в кресле и положил ногу на ногу, внимательно глядя на Осипа.
– Как у нас сегодня дела? Как вы себя чувствуете? – голос его звучал мягче, спокойнее.
– Я думал об отце. Решил ему написать письмо. Вот. Я, кажется, знаю, у кого можно взять его адрес.
– Вот как? Хорошо. Что бы вы ему написали? – с нескрываемой заинтересованностью спросил психолог.
– Я еще не решил, но хочу спросить его, почему он меня оставил. Для чего он меня родил? Зачем ему это надо было? Почему его не было рядом, когда он был нужен? Я его ненавижу. И хочу с ним поговорить. Не знаю, как это объяснить. У меня было столько вопросов, а он не дал мне ни одного ответа.
Он задумался.
– Я понимаю. У него не получилось с моей матерью, но я-то тут при чем. Ведь он же хотел ребенка. Вот чего я не понимаю.
– Вам не кажется, что это очень по-христиански?
– Я неверующий.
– Помню, помню. И все же. Ваша тоска похожа на тоску людей по Богу-Отцу, который создал их и не дал ответов. Я к тому, что это свойственно многим людям. Если хотите, думающим людям. Это свойство сознания, пытаться отыскать свою философскую доктрину. Ведь вы образованный человек и должны понимать, что философия – это не догма, а способ жизни, форма мышления. Понимаете? Философия – это форма психотерапии. Думается, вы в таком поиске.
– Да. Но почему я страдаю?
– Вот это мы с вами и пытаемся понять. А как у вас сейчас со сном, с аппетитом?
– Вроде лучше, но я боюсь, это временно. Так уже было. Начинается с того, что в животе появляется тяжесть. Я не могу есть. Когда пытаюсь заснуть, не могу. Тревога.
– Да, да, я помню. Вы вспоминаете свое детство.
– Да. Часто.
– Какие события?
– Я не знаю, имеет ли это отношение к делу?
– Расскажите.
– У нас была кошка. Я подобрал ее в подъезде. Мать не хотела, чтобы она оставалась, но согласилась оставить ее на неделю. Так вот, эта кошка родила котят. Я их увидел утром и очень обрадовался. Их было трое. Они были слепые и очень беззащитные. А потом мать взяла коробку, в которой они были, и пошла в туалет. Что-то там делала. Я слышал только шум воды. Подкрался к двери и заглянул туда. Мать стояла рядом с унитазом, бросила туда последнего котенка и спустила воду. Меня вырвало. Она ругала меня за то, что я подглядывал, и сказала, что если я буду таким же непослушным и дальше, то отправлюсь за этими выродками. Ночью кошка все время мяукала, и мать выкинула ее в коридор на лестничную площадку. Больше я ее не видел. Потом я заболел, и она все время кричала на меня, что я не даю ей нормально жить.
Он замолчал. Глубоко и тоскливо вздохнул.
– Позже я узнал, что у матери была аллергия на кошачью шерсть.
– Вы любили ее?
– Да. Она меня сильно любила, хотя никогда не показывала этого.
– Как проявлялась ее любовь?
– Не знаю. Я просто это чувствовал. Она гордилась мной. Ну, что я был умнее всех своих сверстников. Потом помогал ей с переводами текстов, когда она не успевала. Готовил для нее ужин. Даже цветы ей покупал.
– Я спросил, как она проявляла любовь по отношению к вам, а не вы?
– Она заботилась обо мне, – удивленно сказал Осип, – разве не ясно?
Психолог в сомнении покачал головой.
Помолчали.
– Вы говорили, что у вас не было друзей.
– Ну, у меня был один друг, Артур. Он жил в соседнем подъезде. У него что-то было с ногами. Они были такие кривые, и он не мог нормально ходить. Но у него было очень красивое лицо. С ним никто не хотел дружить, кроме
– Вам хотелось быть с ними?
– Вначале да, а потом я уже привык. Я же рассказывал раньше.
– Ну хорошо. Время наше подошло к концу. Мне бы хотелось, чтобы вы написали письмо отцу, и мы вместе с вами его в следующий раз почитаем. Договорились?
– Хорошо, – с удивлением ответил Осип.
– Представляется, что контакт с вашим отцом мог бы быть конструктивным. Возможность декларирования ваших внутренних претензий, возможность выразить ваше отношение и ваши ощущения может быть очень позитивной для вас.
– А если он не ответит на мое письмо или не ответит на мои вопросы?
– Понимаете, Осип, это не столь важно. Гораздо значимее то, что вы сможете высказаться. Сможете выжать из себя ту обиду, которая накопилась в вас.
Он еще долго рассказывал Осипу о скрытых механизмах взаимоотношений между сыном и отцом и как это может трансформироваться в последующей психической жизни личности, но Осип уже проговаривал в своем сознании то, что он скажет или напишет отцу.
Когда он вышел в приемную, Вениамина не было. Осип сказал об этом Александру Борисовичу. Тот без слов нашел график приема клиентов и хотел самостоятельно записать его на следующий прием, но вместо этого задумался и, вспомнив нечто важное, проговорил:
– Меня не будет около месяца. Я уезжаю читать лекции.
Они согласовали следующее время встречи, и, попрощавшись, Осип ушел.Книга приема
Клиент: Осип Москвин. 30 лет.
3 визит. Стандартное время. Объективно: спокоен, уравновешен. Немного отстраненно рассуждает о себе. Рассеян. Ищет диалога с отцом. Рассказал, возможно, травматичную историю про кошку и мать. Отношение к происшедшему не определил. Возможно, испытал сильнейший стресс, отчего «заболел». Роль матери неясна. Говорить о ней не хочет.
В целом динамика положительная. Клиент пытается отыскать причины душевного беспокойства. Конструктивен. Общее состояние 4–.
Сновидения кажутся сильно нафантазированными, поскольку выглядят слишком детальными, чтобы быть действительными. Не просматривается связь с реальными переживаниями. Непонятна возможность их использования в сессиях с клиентом.
Почитать записи сновидений. Поговорить о матери.
Дневник сновидений
Я лежал на чем-то очень твердом и неровном. Тело болело в отдельных местах, соприкасаясь с ним. Я открыл глаза и стал рассматривать то, что было перед ними. Камень, изрытый морщинами и оспинами. Отполированный человеческой кожей и временем. Теплый по ощущениям, но чужой и отстраненный от меня.
Я приподнял голову, пытаясь осмотреться. Рядом с моей головой двигались ноги. Старые, молодые, но все грязные. Босые или обутые в сандалии, но двигающиеся целенаправленно.
Затылком я почувствовал чье-то прикосновение. Теплое и влажное. Я повернул голову. Собака. Лохматая, неухоженная. Один глаз коричневый, другой небесно-голубой. Она обнюхала меня и побежала по своим делам.
Я сел и окунулся в шум человечества. Оглядевшись, я увидел людей, прижимающихся к стенам домов. Они кричали и показывали руками в одну сторону. Я поднял голову и увидел перед собой метрах в десяти сгорбленного человека, волокущего на плечах большое бревно с перекладиной. Он двигался в окружении толпы людей прямо на меня, сидящего посередине узкой улочки на дороге, мощенной булыжниками.
Его глаза бессмысленно смотрели в землю. Грязные длинные волосы спутаны. Рваная одежда открывала его грязное тело.
Осознание, что это Он, пришло до того, как я увидел болтающуюся на Его груди дощечку, на которой чья-то корявая рука написала углем: «Царь Иудейский». Люди вокруг весело смеялись, плевали в Него или бросали корками апельсинов. Он приближался ко мне, но я не мог встать и уступить Ему дорогу. Он навис надо мной и застыл, тяжело дыша. Правый глаз заплыл от кровоподтека, левый слабо приоткрыт. Темный и мутный, он смотрел на меня.
Небольшая борода и усы. Над левой бровью кровь. Нос перебит и свернут немного направо. Левая щека над скулой опухла от плотного синяка. Губы Его были разбиты в кровь, и она вместе со слюной капала на меня. Лицо Его вызывало отвращение, настолько оно было безобразным от соприкосновения с людьми. Оно было одним лицом всего человечества. Человечества, выразившего себя в этом лице.
– Тебе тяжело? – спросил я. – Тебе так же тяжело, как простому человеку, или Ты пытаешься представить себе тяжесть своей ноши?
Вокруг Его головы летали мухи. Они садились на Его лицо и ползали по губам, забираясь почти в рот.
– Ведь Ты Бог, зачем Тебе эти мучения? Брось этот груз, вымойся и живи своей жизнью.
Но Он молчал, тупо уставившись на меня и, похоже, не понимая ни меня, ни происходящего. Вдруг Его тело дернулось, и Он двинулся на меня и через меня. Я сжался внутренне в предчувствии удара бревна, но в последний момент, закрывшись руками, откатился в сторону.
Последнее, что я увидел, это толстый конец бревна, который волочился по мостовой, оставляя за собой светлую полосу. Впрочем, многочисленные ноги ее почти тут же затирали.
Я сел на камень у стены рядом с каким-то человеком. Он был стар и в белых одеждах. Белых и слишком чистых. Его лицо скрывала борода и длинные седые волосы.
– Я созерцатель, а тебе зачем это надо? – вдруг спросил он меня.
– Я не знаю, зачем мне это надо. Мне это не надо. Все происходит само по себе. Я не могу этому помешать. Наверное, я слаб, чтобы что-то менять. А зачем Ему это надо? – с надеждой спросил я.
– Он тоже не знает. Он должен.
– Кому Он должен?
– Себе. Кому же еще.
– Я слышал, Он хотел спасти человечество?
– Разве? – удивленно посмотрел на меня старик. – А оно в этом нуждается? Человечество.
Он замолчал. Он не задумался. Он просто замолчал.
Я заглянул в его глаза в ожидании продолжения. Они были серыми, почти бесцветными и бездушными, как камень. Они ничего не выражали. Они просто были.
– Человечество – этот молодой зверек – хочет только одного. Ему необходим только опыт. Любой опыт и любой ценой.
– Но это же бессмысленно, – почти шепотом проговорил я.