Третья истина

Лина ТриЭС

– А чего, например, любезнейший?– остренький нос хозяина нацелился на Виконта.

– Этого, хотя бы. – Виконт вытащил из кармана золотистый кружок и покрутил перед исполнившимся любопытства носом.

– О! Империалы рискуете с собой по дорогам таскать?

Виконт, улыбаясь, молчал.

– Не советую, не советую так неосмотрительно поступать… И много их у вас? Раиса, что думаешь?

– Зачем по рынку, с утра? Сделаем так. Я всегда вам помогала, в том числе и материально, и сейчас помогу. Я не люблю мелочиться, вы помните. Вы дайте монету мне, а я уж достану провизию, это дело женское.

Для вас я по-прежнему готова на многое… Ах, Павел Андреевич…

– Такого самопожертвования я не ожидал даже от вас, – с тихим пафосом сказал Виконт, вручая золотой.

ГЛАВА 3. ПЛЕМЯННИК АЛЕКСАНДР.

…Встать сейчас же, сию минуту, никаких секундочек! Холодно вылезать? Пусть! Ведь ждут! Саша села в мягкой перине – она всегда была категорична к себе. Не прикажешь, так и проваляешься до вечера! А еще надо пойти и разбудить Виконта – он наверняка проспит! Дрожа, она начала искать платье, удивляясь, что так гудят ноги и спина. Это при ее-то привычке ходить долго пешком! Ну, вот, что еще такое? Там, куда, как помнилось, она положила вчера свое платье, лежат черные штаны, теплая серая рубашка, куртка со стоячим воротником. А еще шапка, шарф, полушубок, сапожки, пустой заплечный мешок. Наверное, не заметила вчера, что здесь расположились вещи какого-нибудь хозяйского сына… или внука. Однако холодно стоять в рубашке, где же платье?

В дверь коротко и решительно постучали.

– Саша, проснулась, готова?

– Да-да, – постукивая зубами, отозвалась она. Не признаваться же Виконту, что проявила глупую рассеянность и просто-напросто потеряла не что-нибудь, а юбку! Продолжая лихорадочно заглядывать во все уголки, она спросила, придавая своему голосу беспечность:

– А сколько времени? Уже восемь?

– И восемь было. Часов пять назад.

– Неужели, два? – вот напасть, и тут нет! Что же делать? Украли? Или она разделась вчера в другой комнате? Посреди изумленных зрителей?

– Немногим меньше! Иди, поешь, обмен удался, едой мы обеспечены, даже дня на два. Что значит, добрая душа. На все пошла. Достану, и достала, причем, не выходя из дому. Да что это я под дверью стою битый час? – упомянутая дверь явно испытала легкий пинок концом сапога:

– А-а! С одеждой не разберешься?

– Я ее потеряла, кажется, только не смейтесь, Виконт, и не сердитесь!– воскликнула отчаявшаяся и перетряхнувшая все Саша.

– Господи, да не ищи ты прежнюю, ее больше не существует. Там на стуле. Моя выдумка!

– Как? Это – мне?

– А кому же еще стал бы я покупать все это ни свет, ни заря? Одевайся и покажись мне, племянник Александр! Должно подойти – глазомер меня пока не подводил.

Саша, не до конца еще понимая, для чего все это, стала с интересом натягивать на себя непривычный костюм. Не дожидаясь больше приглашений, Виконт распахнул дверь и критически осмотрел новоявленного мальчика.

– Хм… Более чем идет тебе. Впрочем, я так и представлял. Нарисую как-нибудь. Однако, ты помолодела, прости, помолодел. Да! Содержимое саквояжа – переложи в рюкзак.

Саша в восторге подпрыгнула. Какая интересная игра начинается! Скорее к зеркалу! Из зеленоватой

глубины на нее смотрел худенький стройный подросток в ловко сидящей курточке, перехваченной широким ремнем.

– Сапоги – моя гордость, – Виконт скрестив руки на груди, любовался молодцеватыми мальчишескими движениями, которые Саша в актерском упоении демонстрировала у зеркала.

– Ножницы, ножницы скорее, будем резать, – Саша потрясла кудрями, отросшими почти до пояса.

– Все-таки резать? Жалко. Может, под шапку? Хотя нет, ты права. Вот доказательство, что я сознавал такую необходимость, только колебался по этому поводу! – Виконт вынул из кармана ножницы.

– Ладно. Режу. Садись.

Через пятнадцать минут Саша вновь ринулась к зеркалу. Вот это да! Красиво как срезал! Еще бы колечки распрямить!

– Несовременный какой-то мальчишка вышел из тебя. Но живописный! Нечто в стиле Караваджо. Да не пытайся ты, ради Бога, развить эти колечки, волосы вьются и у мужчин. У некоторых.

Потрясенные Лукьян Иванович и Раиса, люди, которым явно надо было немало, чтобы онеметь, онемели-таки, провожая часа в четыре до саней Шаховского с мальчиком, твердо помня, что пускали его с девочкой и даже, в некоторых своих частях, эту девочку подробно обсуждали.

…Саша едва успевала увертываться от тычков и подзатыльников, которыми ее пытались наградить со всех сторон.

– Как вам не стыдно! – вопила она хрипловатым мальчишеским голосом. – Все на одного? Это честно? И еще здоровые такие?

– Еще разговаривает, стервец!

– Что за дети пошли?

– Да что говорить. Сплошная беспризорщина!

– Какая тут беспризорщина, вон как выряжен!

Ее, всей небольшой толпой, довели до какой-то двери и втолкнули в комнату, где за столом сидел седоусый рябоватый мужчина в шапке и пальто. В комнате было ничуть не теплее, чем на улице.

– Вот, товарищ Петраков, – предъявили ее седоусому, – на паровозе поймали чертенка. Брешет, что поглядеть лазил. Знаю я ихнее «поглядеть». Заяц, либо углем разжиться вздумал!

– Не собирался я поживиться ничем! Впервые вижу такую машину и заполучил возможность осмотреть ее как следует! Порассуждайте! Если бы у меня с собой были какие-нибудь пожитки,– значит заяц, вместилище какое-нибудь,– значит, за углем. А у меня вот, – Саша широким жестом раскинула свои честные пустые ладони. – Вдумайтесь же. А то так негодуете, как будто я бомбу туда протащила.

Все дружно открыли рты, внимая Саше, и даже не заметили, судя по всему, непростительной оговорки в конце.

– А ты говорил беспризорник, ишь, чешет как профессор!

– Да с ним, как будто отец, видел его где-то здесь, позвать надо! Моложавый такой…

Саша так и села на табуретку. Она всей душой надеялась обойтись в этом обсуждении без «отца», ставшего в последнее время достаточно непредсказуемым. Она то узнавала в его распоряжениях сухую требовательность и некоторую ворчливость, некогда слышанные ею в общении с братьями. То слегка обижалась на поддразнивания по поводу ее, не всегда ловких, попыток мальчишеской лихости, то таяла от вдруг мелькавшей снисходительной ласки во взгляде, явно ищущем в ее чертах прежнюю девочку, но почему то в давно пережитом малолетнем варианте.