Третья истина
Шрифт:
– Очевидно, это вашему отсутствию в Киеве в нужный момент, Украина обязана союзу с Германией. У вас что, Леша, личные счеты с этой державой?
– А че приперлись… А че лезут? Че им у себя не сиделось? Че у нас, своих не хватало? А…
– Не будем разбирать причины их вторжения. Отложим до лучших времен. Германия, между прочим, прекрасная страна. Я там бывал и неоднократно. – Виконт говорил, поглядывая на Сашу. Она ответила мрачным взглядом:
– А я их тоже видеть не хочу. Меня их присутствие просто давит. И как это мы к ним угодили! Вокруг –
– Ты че, за меня иль не за меня? Викентий, че это он несет, ты уразумел?
– Алеша, вы начали с приятных слов, что квартира – мигом. Так идите же!
Леха закрыл рот, подумал и, махнув рукой, поднялся.
– Да, кстати, не побейте там кого-нибудь в хлопотах. Вам сколько лет, Алеша, я все хочу спросить?
– Так чего ж стеснялися?– расплылся Леха.– Девятнадцать стукануло в темечко! А вам?
– Девятнадцать? Il est encore jeune[55] да, Саша?
– Ну и что же? Какая разница?– безразлично спросила она.
Виконт вздохнул и снова повернулся к Лехе.
– Мне порядочно. Тридцать.
– Двадцать девять ему, – ворчливо вмешалась Саша. Даже если бы она умирала от слабости, и то вступила бы в торг по поводу его возраста. Каждый год разницы казался ей дополнительным барьером между ними. – Или двадцать шесть, или еще меньше.
– Остановись, мой милый, пока не поздно, а то выяснится, что я самый юный и, следовательно, самый неразумный в нашей компании. Алеша! Вы что, уже вернулись?
– Ну да, скажете! Я ж слушаю, как умные люди говорят, шутют, жалко переть недослушавши…
– Я обещаю, что без вас мы не пророним ни одного умного слова.
Леха, очевидно, удовлетворенный обещанием, удалился. Виконт немедленно пересел на сундук, исполнявший у хозяина роль лавки, и оказался прямо напротив пригорюнившейся Саши.
– Вообще-то нам, мужчинам, положено в помещении шапки снимать, рискуешь прослыть невежей, а я – никчемным отцом.
Несмотря на удовольствие от звука его ласкового голоса, Саша продолжила свое сердитое выступление:
– Вы не похожи ни на какого отца!
– Что так категорично? Во-первых, похож, на своего собственного. Во-вторых, живи мы в петровские времена, вполне тянул бы на твоего, сынок, – он стянул с запарившейся Саши меховую ушанку и стал пальцем тщательно, чуть-чуть хмурясь, поправлять колечки ее вспотевших волос.
Саше стало легче и лучше, она потянула с себя и полушубок. Виконт помог избавиться от него, потом приблизил к ней лампу, изучил лицо и продолжил тем же тихим, мягким, чуть хрипловатым голосом:
– Тени как интересно ложатся… Я все понял. Ты истосковалась по духовной пище. Я расскажу тебе сегодня о Караваджо. Неестественно, что тебе, в твоем возрасте приходится столько сил отдавать заботам о куске хлеба, о ночлеге… Книги! Я сам стосковался. Кажется, даже Надсона, и того взял бы в руки без омерзения… А уж Чехова, Куприна! А-ах! В Петрограде, у Семена неплохая библиотека. Разговеемся. Много моих. Шиллер, Гете, Мольер,
– Нет, нет. Вы как следует… вечером, подробно. – Саша разом преобразилась. Она почти физически чувствовала, как усталость сползает с нее. – Нет, и сейчас немного расскажите. И вечером, когда никто не будет мешать... Нет, лучше сейчас не надо. А то скажете: « Разве я тебе уже не рассказал?»
– Какое коварство! Я на него не способен.
– Вы не способны? Вы сто раз так делали!
– Ах, так? – «ледяным» тоном произнес Виконт, скрестив руки на груди.
– Это я не ворчу, вы не думайте.
– А что это за выпад в таком случае, объясни мне?
– Это совсем не он, а обыкновенная справедливость, и потому что боюсь, что вы так сделаете, ведь на самом деле!
– Самое плохое, настолько привык к твоему языку, что не обращаю внимания на ошибки. А тебе природное упрямство не дает перенимать правильную речь. Мою. Что за фразу ты сейчас произнесла? Откуда взялась эта нелепая конструкция? Как тебя люди-то слушают?
– А Леха еще хуже говорит. Почему вы на него не кричите?
– Я не кричу. Я даже голоса не повысил, я почти прошептал! А разницу между собой и Алексеем ты признавать отказываешься?
– Ну почему? Я – девочка, он – мальчик. Виконт! И стихи мне вечером тоже! Когда Леша спать пойдет. А я буду следить за своей речью. Что я там такое сказала, скажите, я исправлю. Вы просто мало разговариваете со мной последнее время... Я обещаю в будущем внимательно следить за построением фраз.
– Так. Теперь пошла цитата из грамматики Кирпичникова.
– Не вы ли ворчите, Виконт?
– Я, я ворчу. Знаешь, тымне почитаешь стихи. Мне тоже нужна духовная пища. Я люблю слушать, когда ты читаешь. Сегодня Беранже или Готье.
– Хорошо, хотите «L’Art» par Gautier?[57] А может « Art po'etique» par Verlaine?[58] Только, Виконт, давайте, не только на французском! И русские. Ведь стихи – самая правильная, красивая речь. Вот и потренируюсь под вашим присмотром. Хотите Тютчева или Фета? Или вы все-таки не любите Фета?
– Не люблю. Знаешь, Сашенька, почитаешь Пушкина. Ты замечала, что французские поэты поверхностны рядом с ним. Их стихи прозрачны, изящны. Но они, как узор на стекле, за которым – жизнь.
– Просто, Пушкин наш. Ваш и мой. А вы подумали когда-нибудь, что у меня с ним одно имя? Хорошо, верно?
– Верно.
На них давно уже поглядывала какая-то женщина, видимо, имевшая отношение к хозяину. Саша, увлеченная разговором, только краем глаза отмечала ее настойчивое присутствие где-то неподалеку. Наконец, женщина решительно подошла к их столику. Улыбаясь, присела на тот же сундук, где сидел Виконт, и заговорила, с мягким украинским придыханием:
– Ось, дивлюся, що ви за людина така? Якщо хочете ще поїсти, чого ж мене не кличете? Сидить собі, розмовляє, нічого не робить[59]