Третья истина
Шрифт:
– Что, не хочешь мне говорить? Не можешь сказать? Но, ты ведь здорова сейчас? Выглядишь здоровой…
Саша сморгнула, встряхнулась:
– Почему не могу, я все вам могу сказать! Это корь была! Такая болезнь совсем не для меня, случайно… – тут она поняла, что Виконт может и знать, что корь – специальная болезнь для маленьких детей, и поспешила отвести разговор. – Но все эти болезни, просто ерунда. И, конечно, прошло все! Я давно выздоровела! Если сейчас мало времени, то я сразу о главном. Об остальном потом, хорошо? Главное – вот! Теперь вам знать не опасно! – Она торжественно извлекла из кармана
Он взял, посмотрел заглавие, поднял брови и небрежно пробежал глазами столбик:
– И что?
– Я не успела вам сказать, я ничего не прятала от вас специально, не думайте, просто вам некогда было…
Она все же заволновалась, побаиваясь его реакции. Поругает?
– В городе подхватила? – Виконт неопределенно кивнул на газету.
– Нет, не в городе. Тут у меня товарищи собираются, я слежу, чтобы никто не знал, чтобы не схватили. Тут ведь белые пока. А ведь помогать товарищам, участвовать в правом деле – это, именно то, что человек должен делать, правда? – Она старалась говорить, как можно убедительнее, даже рукой взмахнула.
– Погоди, что ты болтаешь? Какие белые, какие товарищи? Чьи?
– Большевики. Я пока – нет, но я с ними заодно!
– Довольно, Александрин, что за выдумки? И как долго это все продолжается? – всякий намек на улыбку давно исчез с лица Виконта.
– Вы считаете меня несерьезным человеком, болтушкой? Вот сейчас – в сторожке Ваня живет, он брат моей подруги, хотите, я вас познакомлю? Вы сразу поймете – это нужное и важное дело! Для судеб человечества! Я и с Валентином вас познакомлю, это он помог мне сюда добраться… Только знаете, он очень, очень болен, кашляет. А самый главный тут не бывает, он в Москву уехал… А вы, оказывается, тоже… И это – не скоропалительное знакомство– я их всех уже два года знаю!
– Два года? – растерянно переспросил Виконт, потер лоб рукой и сказал, похоже, что сам себе: «Так. Приехали». И вдруг повысил голос:
– Александрин, тебе надо поехать к Евдокии Васильевне. Ты здесь одна. Это недопустимо.
– Но с вами же теперь?
– Где она? Ах, да, в Луганской. Я тебя провожу.
Поездка с Виконтом! Сиюминутный восторг и укол в груди. Проводит? Он что же не собирается оставаться? Не может быть. Пускай, Луганская, пускай. Там она уговорит его, уверена, что уговорит. С тетей он тоже как-то по-своему дружит, она поможет его не отпустить. Саша посмотрела на его нахмуренные брови с продольной морщинкой, и живо вспомнив, как эта морщинка расправляется, если Виконта рассмешить, или перевести в «игровое» настроение, уверилась – останется, они с тетей постараются. Для каждой из них у него есть своя улыбка, а его улыбка – знак расположения и залог согласия. Надо только Ваню предупредить. Может быть, у него есть какое-нибудь поручение в Луганскую.
– Я – за тетю! Я соскучилась как! Только ведь надо еще уговорить отца, а? Или не будем спрашивать?
– Почему же? Предупредим. Сейчас же. Пошли…
Через полчаса Саша нервно вышагивала по коридору. Задуманное предприятие сильно беспокоило ее, прежде всего, своей поспешностью. Почему-то Виконт даже не подумал обговорить с ней детали, почему-то не стал подробно расспрашивать
– Я не понимаю, – грохотал отец, – как в эти минуты ты можешь перемалывать личные обиды! Да тебе, примкни ты к нам, цены не будет! В полку, со мной, рядом… Это твой долг...
– Виктор Васильевич, – прервал громыхания отца негромкий голос Шаховского, – я видел эту кровавую бессмыслицу в Москве. Мальчишки убивали друг друга, не понимая, за что... И тем и другим было сказано, что они выполняют свой долг.
– Черт побери! Не все марионетки! Есть же убеждения!
– И, считаете, наличие оных позволяет сажать пули в тех, у кого они иные?
– Не время философствовать! Каждый честный русский должен… обязан драться, раздавить сволочь… а ты, дворянин!
– Нам не понять друг друга. И вы напрасно возвращаетесь к этому разговору. Все решено. И обиды тут ни при чем. Карать? Нет, извините, не сумею.
– Какого черта было в молодечестве твоем, скачках этих, победах? Ты же гордился своим превосходством перед всеми нами в этом! А в решительную минуту – в кусты?
– Не собираюсь продолжать разговор об этом и в таком тоне, – повысив голос, отрезал Шаховской. – Я с другим к вам шел.
– Ладно, не бесись, поговорим об этом после.
– Ладно.
– Помнишь, мать пыталась отучить нас от этого «ладно», так и не вышло, что ты, что я… Павел, по-хорошему скажи, в чем причина разрыва? Забыл все? Разве мать не завещала семье держаться вместе? Помнишь? Да, не хочешь в полк, не надо. Но от семьи-то зачем? Помнишь, мать…
– Оставим Елену Александровну в покое. На этом играли достаточно долго, и пока я действительно был нужен, – я вас не оставлял. Уеду – это решено.
Саша не прилагала усилий, чтобы слышать, они говорили, не таясь. На этом слове она вздрогнула. Уедет?
– Я пришел с другим разговором. О вашей дочери. Она предоставлена здесь самой себе, вам некогда обратить на нее внимание. Согласен, не ваша в этом вина, не то время. Так отправьте ее к Евдокии Васильевне. Это же выход!
Отец глухо ответил:
–Евдокия Васильевна скончалась месяц назад от апоплексического удара.
За дверью некоторое время продолжалось молчание. Наконец, Шаховской удрученно произнес:
– Я не знал. Да, тяжело…
Сашин мозг отказывался принять известие о том, что тети Евдокии больше нет, он по инерции продолжал следовать за доносящимся из-за двери разговором. Тон отца вдруг стал обозленным:
– И что вам, Поль, за дело до девчонки? Не умирает с голоду, как другие, и хорошо! Может, маменьке достославной ее отправить прикажете?
– Да, действительно, а мадам Доминик, где же? Как же я забыл, Господи? Все-таки, мать…
– Тю-тю ваша мать… Мадам Доминик! – отец выругался.
– Вот как! И куда?
– Во Францию, к черту, какая разница? – бешеным голосом прорычал отец. – И, ради Бога, Поль, уезжаете, так уезжайте, не морочьте мне голову. Мои сыновья кровь проливают. Я из боя – в бой, а вы мне в нос – девчонку?!