Третья концепция равновесия
Шрифт:
На левом экране уверенность физиономий пилотов сменилась некоторой вытянутостью, переходящей в нескрываемую растерянность, что, конечно, впечатляло. Планетка на среднем экране приобрела угрожающие размеры, явно не соответствующие курсографическим показаниям, и заполнила собой пространство экрана. Отважные пилоты нескрываемо единодушно налегли кто на Экстренный Тормозитель, кто на Аварийный Поворачиватель, а кто куда. Уже можно было различить атмосферную дымку, когда планетка исчезла с экрана.
— Скажете, э-э, мираж? — ехидно осведомился лектор у невидимой аудитории,
И точно. Средний экран в реверсивном режиме давал задний план. Планетка удалялась, хотя по курсографу она все еще болталась где-то впереди.
Приборы правого экрана бойко выплюнули информацию. О массе, о гравитации, и даже о составе атмосферы. Причем однозначно время измерений датировалось позапрошлым оборотом, а данные были получены из архива памяти курсографа. Довольный популяризатор отвалился от экранов. Те еще подержали в ракурсе вытянутые физии звездолетчиков и исчезли. Исчез и лектор. А Комментатор продолжал работать.
Во всю ширь панорамы, создаваемой Комментатором, нарисовалась толпа… Это была нелепая и ужасная сцена. Комментатор показывал интервью, которое брали гуманоиды у гуманоида. Тот, одетый в блестящую переливчатую одежду, небрежно отвечал на сыпавшиеся вопросы журналистов:
— Костик Джеймсович, как вы построили свою новую репертуарную программу?
— Что ж, я отвечу на ваш вопрос интуитивно. В нынешней программе я пою об отношениях с немолодой уже брюнеткой, у которой черные глаза, тонкие руки, высокая прическа, склонность к полевым цветам, изящным шляпкам и южным ландшафтам. Она слегка романтична, эгоцентрична и сентиментальна, с печатью богатого жизненного опыта в глазах. Вся программа как бы распадается на три цикла песен. Первый, естественно, посвящен романтическому, слегка случайному знакомству, ухаживаниям, объяснениям своих непростых чувств…
— А второй, каков же будет второй цикл?
— Не торопите, прошу вас. Итак, во втором цикле пойдет речь уже о красивых личных отношениях. О мигах, проводимых наедине. О бессонных ночах, куда ж без этого. О совместных посещениях разных интересных мест. О…
— А что же будет в третьем?
— Опять вы меня перебиваете! Поймите, это интуитивно. В третьем, наиболее лирическом из всех, будут собраны песни, преимущественно в старинном стиле танго, посвященные разрыву и связанных с ним метаниях героя, томительных реминисценциях. Но все это окрашено светлой грустью…
— То есть вы хотите сказать, что на этот раз обойдется без любовного треугольника, темпераментного южанина-красавца, кровавой мести…
— Послушайте, что у вас за глупая манера перебивать? Все это, разумеется, будет…
— Расскажите, если это не секрет, о чем пойдет речь в вашей следующей программе? Это будут голубые глаза или изумрудные? Она будет шатенка или блондинка, юна или же напротив…
Тяжкий грохот мягко всколыхнул сумрачное пространство Отстоя. Свет ярчайшей вспышки на мгновение выхватил сгрудившихся вокруг Комментатора многочисленных ошарашенных Отбывателей: Комментатор Событий растворился, превратившись
— Самоликвидировался, — удовлетворенно пояснил Лукреций собравшимся. — Точно, Орден Анонимных Мастеров. Их почерк, — вполголоса сообщил он Фомичу. — Только кто эти четырехконечные были, а, шеф?
— А вот это, Кеша, и есть гуманоиды, — так же вполголоса сообщил Фомич.
Лукреций сориентировался и рявкнул:
— А ну, пошли все отседа! Гуманоидов, что-ли, никогда не видели?!
Собравшиеся восприняли термин «гуманоиды» как тяжкое ругательство и, истолковав его как предвестника надвигающейся бури, поспешили очистить пространство, дабы не напрягать Техника и не подвергать себя.
Тень же Основного, неизвестно когда возникнув в ячейке, внушительно увеличилась в размерах, плотоядно хмыкнула и вкрадчиво вдруг прошепелявила:
— Че, мужички, вконец охренели? Откуда это у вас порнуха? Позвольте поинтересоваться. На объективационную тянет, не так ли? Здесь конечностями уже не отговоришься. Что, дать время подумать?
— Не трави вакуум, клюп, — в несвойственной себе манере заговорил Фомич. — Если бы чего, так мы б уже того, в Мнимом Мире пребывали. А раз мы здесь, стало быть, не наше это нарушение Устава.
— Чье же, позвольте полюбопытствовать, а, ребятушки?
— Ты же все подслушал, Основной, всю лекцию о хронологическом всплеске. Так вот, гуманоиды этим всплеском и были. Выверт природы, понимаешь, Основной? И по-моему, всплеск констатационный, как это обозначил уважаемый лектор. А всплески сии в Уставе никак не обозначены. Ни во Внешнем, ни, тем более, во Внутреннем.
— Так что поймал свое, люпус? — воодушевился Лукреций.
— А вот обзываться нехорошо, — огорчилась тень и истаяла.
— Слушай, Фомич, а как ты этих, ну, гуманоидов, — бывшее ругательство с трудом ложилось на язык, — признал-то? — Лукреций почувствовал голод и стал набирать баланду из заработавшего Питателя.
— Да вот приснилось же сегодня.
— Ах вот даже как… Мне пиво с таранкой, тебе, значит…
— Послушайте, коллеги, — внезапно встрял в разговор какой-то не убоявшийся Лукреция индивид, — а ведь это были гуманоиды! Эх, вспоминаются чудные денечки, как сейчас помню…
Перед друзьями стоял несуразный тип. Своими маленькими серыми щупиками он с трудом опирался на скользкий мокрый пол. Тоненькая головка мелко подрагивала при каждом произносимом звуке. Тельце же колыхалось между тремя паралитически замершими направляющими. Однако семигранные глазки смотрели по-молодому остро и пронзительно.
— А ты-то кто таков будешь? — обронил дежурное Лукреций. — Всяких гытов видал, но такого что-то не упомню.
— Где уж вам, юноша. Вы же мне в пра-пра-пра-пра, много-много «пра» годитесь. Я же Древняя Мутация. То есть, необычайно древняя. Отбываю еще со времен гуманоидных.
— За что вас сюда? — участливо удивился Фомич.
— А ни за что. Разве меня есть за что? — несколько обиделась Мутация. — Собственно, я здесь был всегда. Ну, не совсем всегда, конечно. Меня, наверное, гуманоиды породили. В этом вот солярии.