Третья половина жизни
Шрифт:
– Откуда вы это знаете? Прокуратура собирает сплетни?
– Я читал ваши письма к нему и его дневники.
– Где это вы могли их читать?
– В тундре, в ста двадцати километрах от Норильска, на гидрологическом посту. Там, где Вадим Неверов жил.
– Это наша личная жизнь, она никого не касается. И меньше всего прокуратуру.
– Касается, – возразил Егоров.
– С ним что-то случилось?
– Да. Он застрелился.
– Вы не шутите?
– Нет.
Лицо Нины потяжелело. Она долго молчала, машинально продолжая разгримировываться. Потом отвернулась
– Я так и знала, что это плохо кончится! Знала с самого начала! Ну почему, почему все счастливые истории обязательно имеют плохой конец?!. Почему он застрелился?
– Это я и хочу выяснить.
– Спрашивайте.
– Почему вы не стали его ждать?
– Я испугалась. Когда там, в Красноярске, увидела, как он пьянствует с актерами, я поняла, что он слабый человек. Талантливый, яркий, но очень слабый. Его может сломать любая мелочь. Я только представила, как мы будем жить в Норильске, и мне стало страшно.
– Что вас испугало? Побоялись, что до него дойдут слухи о том, как вы жили без него?
– Да. И он возненавидит меня.
– Вы ошиблись. Он знал, как вы жили без него. Это не изменило его отношения к вам.
– Это ему хотелось так думать.
– Последний вопрос. Из тундры он послал вам письмо в Красноярский театр. Что он написал?
– Что он меня ждёт и будет ждать всегда.
– Что вы ответили?
– Написала, что я вышла замуж.
– Вы действительно вышли замуж?
– Нет.
– А зачем написали?
– Чтобы он не надеялся.
– И он перестал надеяться, – заключил Егоров и поднялся. – Вы очень хорошая актриса, Нина. Я небольшой знаток театра, но вы заставили меня переживать. Мне показалось, что вы играли себя. Это так?
– А кого же ещё? Актёр всегда приносит на сцену свою жизнь со всем, что в ней было. И с тем, чем гордишься, и с тем, за что себя ненавидишь…
Здание театра было в конце улицы Севастопольской со старыми домами, когда-то построенными ленинградскими архитекторами, с полуколоннами и бесполезными в этом климате лоджиями. Егоров медленно шёл по солнечным тротуарам, а в памяти всё звучали песенки Эдит Пиаф:
Я не забуду никогда,
Как мы любили друг друга,
Все ночи, все дни напролёт,
Прекрасная история любви.
Прекрасная история любви.
Почему ты меня оставил?..
И он понял, что сделает с письмами Нины Уразовой и дневниками Вадима Неверова. Отдаст их Валерию Леонтьеву. Если он когда-нибудь соберётся написать книгу, эта история любви станет одним из её сюжетов.
Танцуй, танцуй на балу удачи,
Танцуй, танцуй, моя мечта…
На Гвардейской площади возле глыбы памятного камня несколько человек разглядывали недавно появившуюся на нём табличку. На табличке было:
ЗДЕСЬ БУДЕТ СООРУЖЁН ОБЕЛИСК, ВСЕГДА НАПОМИНАЮЩИЙ О ПОДВИГЕ ПЕРВЫХ НОРИЛЬЧАН, ПОКОРИВШИХ ТУНДРУ, СОЗДАВШИХ НАШ ГОРОД И КОМБИНАТ.
Часть вторая
Нулевой пикет
1932 год.
«Из Норильска. Иркутск, Востоксибзолото. На ваш запрос сообщаем, что Норилъскстрой имеет следующие цеха: хозяйственный, конного транспорта, оленного транспорта, строительный и геологоразведочный. Форсируйте выполнение наших заявок. Динамиту, бикфордова шнура хватит только на месяц. Запасных частей к бурстанкам не поступило, горные работы останавливаются. Принимайте срочные меры. Будет преступлением задержать разведку мирового месторождения. Директор Норильскстроя Зарембо».
«Из Красноярска. Норильск, Зарембо. Востоксибзолото все наши заявки игнорирует. Материалы и оборудование не отгружаются. Паёк резко снижен, дают только ржаную муку. Принимаю меры выправить головотяпство, выезжаю в Иркутск. Сообщи здоровье Сони. Воронцов».
«Из Норильска. Иркутск, Воронцову. Не допускай изменять снабжение. В случае затруднений выезжай в Москву, иначе головотяпы испортят дело Норильска. Здесь будем вертеться сами. Ущерба разведочным работам не избежать, но лучше потерять одно, чем всё. Семья здорова, не беспокойся. Зарембо».
«Из Иркутска. Норильск, Зарембо. Ваш наряд овса аннулирован. Доведите норму до трёх килограммов. Используйте для лошадей отходы, пыль от действующих мельниц. Проявите гибкость, изворотливость. Федотов».
«Из Норильска. Иркутск, Федотову. Ближайшая мельница находится за две тысячи вёрст. Сократить норму овса до трёх килограммов невозможно, минимум шесть. Лошади очень изнуряются в тяжёлых условиях. Это не материк. Осенью кормили мукой, лошади болели. Пора знать условия Норильска и не смешить людей, работающих на Севере. Зарембо».
«Из Норильска. Срочная. Москва, Воронцову. Положение Норилькстроя критическое. Добивайся любыми способами организации обоза из Красноярска в 15 – 20 лошадей для перевозки 400 – 500 пар сапог, машинного масла, спирту, полушубков, гвоздей. Спеши. Зарембо».
«Из Москвы. Срочная. Норильск, Зарембо. Работники Цветметзолота Москвы относятся к Норильску с полнейшим бюрократическим равнодушием. Делаю всё возможное. Пока безуспешно. Воронцов».
«Из Норильска. Молния. Москва, ЦК. Копия ЦКК. Всё испробовано, нет больше терпения, обращаюсь в ЦК. До сих пор нет ясности в развёртывании Норильскстроя. Цветметзолото Москвы и Востоксибзолото Иркутска наши требования развёртывания строительства оставляют без ответа. Послали в Москву коммуниста инженера Воронцова с полными данными. Цветметзолото бюрократически затирает вопрос. Прошу помощи и проверки, иначе будем тратить из года в год колоссальные средства без толку. Прошу вызвать Воронцова для детального освещения вопроса или заставить нас замолчать. Директор Норильскстроя Зарембо».