Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
– Дон Номинативус – наш друг,- возразила одна из них.- Из окна своего храма науки он тихопько нашептывает нам любезности и посылает воздушные поцелуи.
– Хасинто?- удивился инженер.- Но что за дьявольское прозвище вы ему дали!
– Дон Номинативус…
Девушки рассмеялись.
– Мы прозвали его так за чрезмерную ученость.
– Ничего подобного, это прозвище мы дали ему еще с детства, когда он был мальчишкой… Мы играли на террасе и всегда слышали, как он вслух учил уроки.
– Да, да, целыми днями он гнусавил.
– Не
– Наверное, у меня тоже есть прозвище? – спросил Пепе.
– Пусть вам скажет об этом Мария Хуана,- произнесла Флорентина и спряталась за спину сестры.
– Почему я?.. Скажи ты, Пепита.
– У вас еще нет прозвища, дон Хосе.
– Но будет. Обещаю зайти к вам узнать его и подвергнуться обряду крещенья,- сказал молодой человек, намереваясь уйти.
– Вы уже покидаете нас?
– Да. Вы и так потеряли много времени. Вам пора приниматься за работу. Бросать камни в соседей и прохожих – совсем неподходящее занятие для таких милых, славных девушек… Ну, будьте здоровы.
И, не обращая внимания на уговоры и любезные слова, Пепе поспешно вышел, оставив у девушек дона Хуана Тафетана.
Насмешки над священником и внезапное появление Хасинти-то еще больше обеспокоили бедного молодого человека и вызвали в его душе новые опасения и неприятные предчувствия. Искренне сожалея о своем визите к сестрам Троя, Пепе решил побродить по улицам городка, пока не пройдет его тоска.
Он побывал на рынке и на улице Траперия, где помещались лучшие магазины Орбахосы, познакомился со всеми видами промышленных изделий и товаров великого города. От всего этого на него опять повеяло такой скукой, что он отправился на бульвар Босоногих монахинь. Однако из-за жестокого ветра кабальеро и их дамы предпочитали сидеть дома, и на бульваре никого не было, за исключением нескольких бездомных собак. С бульвара он направился в аптеку,- там собирались всякого рода «сторонники прогресса», пережевывающие, подобно жвачным животным, в сотый раз одну и ту же бесконечную тему,- и окончательно приуныл. Наконец, он очутился около собора; его внимание привлекли органная музыка и красивое пение хора. Пепе вошел в собор и, вспомнив тетушкины упреки и наставления, преклонил колена перед главным алтарем; потом он прошел в один придел и уже было направился в другой, когда какой-то церковный служка подошел к нему и, нагло глядя на него, грубо заявил:
– Его преосвященство распорядился, чтобы вы убирались отсюда вон.
Кровь бросилась в голову инженеру. Не проронив ни слова, он вышел. Так, гонимый отовсюду то превосходящими силами противника, то собственной тоской, Пепе, не имея другого выхода, вынужден был отправиться домой, где его ожидали: во-первых, дядюшка Ликурго с новым иском, во-вторых, сеньор дон Каетано, намеревавшийся прочесть ему еще одну главу о знатных родах Орбахосы, в-третьих, Кабальюко, по делу, о котором он никому не сообщил, и, в-четвертых, донья Перфекта
ГЛАВА XIV
РАЗЛАД ПРОДОЛЖАЕТ РАСТИ
Новая попытка повидать Росарио окончилась неудачей и в этот вечер. Пене заперся в своей комнате, чтобы написать несколько писем, но назойливая мысль не давала ему покоя.
«Сегодня вечером или завтра утром,- твердил он про себя,- так или иначе все должно решиться».
Когда Пепе позвали ужинать, донья Перфекта, поджидавшая его в столовой, тут же заявила:
– Не огорчайся, дорогой Пепе. Я успокою сеньора дона Ино-сенсио… Мне уже все известно. Только что заходила Мария Ре-медиос и все рассказала.
Лицо доньи Перфекты светилось таким удовлетворением, какое бывает у художника, гордого за свое творение.
– О чем?
– Я нахожу для тебя извинение, Пепе. Ты, вероятно, выпил несколько рюмок в казино. Не так ли? Во всем виновата плохая компания. Этот дон Хуан Тафетан, эти сестры Троя!.. Невероятно, немыслимо! Ты подумал о своем поведении?
– Да, сеньора, подумал,- ответил Пепе, решив не перечить своей тетке.
– Я не стану пока сообщать твоему отцу о твоих подвигах.
– Да нет, почему же, можете сообщать ему все, что вам угодно.
– Но ты, должно быть, станешь отпираться…
– Нет, не стану.
– Итак, ты признаешь, что был у этих…
– Да.
– И что дал им пол-унции,- по словам Марии Ремедиос, сегодня вечером Флорентина забегала в магазин эстремадурца разменять эту монету. Они не могли заработать столько денег своим шитьем. Раз ты был сегодня у них, следовательно…
– Следовательно, я им дал эти деньги. Совершенно верно.
– Так ты не отрицаешь?
– Нет, зачем же! Мне кажется, я могу распоряжаться своими деньгами, как мне угодно.
– Но ты, конечно, станешь утверждать, что не бросал камней в сеньора исповедника.
– Я не бросаю камней.
– То есть, что они в твоем присутствии…
– Это другое дело.
– И дразнили бедную Марию Ремедиос.
– Да, дразнили.
– Может быть, ты скажешь что-нибудь в свое оправдание? Пене… Ради бога. Ты молчишь, не раскаиваешься, не протестуешь, не…
– Нет, сеньора, нисколько.
– И даже передо мной не пытаешься извиниться.
– Но я ни в чем не виноват перед вами.
– Ну если так, тебе остается только… взять палку и ударить меня.
– Я не люблю драться.
– Какая наглость! Какая… Ты не будешь ужинать?
– Буду.
За четверть часа никто не проронил ни слова. Дон Каетано, донья Перфекта и Пепе Рей молча ели, когда дон Иносенсио вошел в столовую.
– Друг мой, сеньор дон Хосе, как я был огорчен! Поверьто мне, я был искренне огорчен,- сказал он, здороваясь с молодым человеком за руку и с сожалением глядя на него.
От смущения инженер не мог вымолвить ни слова.