Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
– Я имею в виду сегодняшнее происшествие.
– Ах, вот что.
– То, что вас изгнали из священных пределов кафедральной церкви.
– Сеньору епископу,- заметил Пепе,- следовало бы немного поразмыслить, прежде чем изгонять христианина из церкви.
– Совершенно верно. Но кто-то убедил его преосвященство в том, что вы отличаетесь необыкновенно дурными нравами, кто-то сказал ему, что вы всюду выставляете напоказ свое безбожие, насмехаетесь над церковью и ее служителями и даже собираетесь разрушить собор, чтобы соорудить из его священных камней большой дегтярный завод. Я пытался разубедить… но его преосвященство
– Я чрезвычайно признателен вам за ваше дружеское участие.
– И заметь, ведь у сеньора исповедника нет особых оснований так участливо к тебе относиться. Его чуть было не убили сегодня вечером.
– Ну, что вы!..- засмеялся исповедник.- Вам уже сообщили об этой маленькой шалости. Бьюсь об заклад, что Мария Ре-медиос уже все разболтала. А ведь я запретил, строго-настрого запретил ей. Стоит ли говорить об этом… Не правда ли, сеньор дон Хосе?
– Если вы так считаете…
– По-моему, все это детские шалости… Однако, что бы там ни говорили проповедники всяких новых порядков, молодежь рас-
пущенна и склонна к дурным поступкам. Сеньор дон Хосе – очень хороший человек, но ведь он не может быть совершенством… Ну что удивительного в том, что миловидные девушки прельстили его, выманили деньги и сделали участником своих бесстыдных и злостных издевательств над соседями? Друг мой, я нисколько не сержусь на вас, хотя сегодня стал печальной жертвой ваших развлечений,- продолжал он, касаясь рукой ушибленного места,- не хочу расстраивать вас и вспоминать об этом случае. Мне искренне жаль, что Мария Ремедиос рассказала обо всем… Она так болтлива! Держу пари, что она разболтала и о пол-унции, и о вашей беготне с девушками по террасе, о шалостях с ними, о том, как плясал дон Хуан Тафетан!.. Да… лучше было бы не говорить об этом.
Пепе Рей не знал, что больше его раздражало: строгость тетушки или лицемерная снисходительность священника.
– Отчего же? – вмешалась сеньора.- Он, кажется, нисколько не стыдится своего поведения. Напротив, пусть об этом узнают все. Только моей любимой дочери я ничего не скажу. При нервном расстройстве вспышки гнева очень опасны.
– Ну, все это не столь уж серьезно,- сказал свящепник.- По-моему, лучше забыть о том, что произошло. А уж если так решил сам пострадавший, вам остается только подчиниться… Признаюсь, удар был нешуточный, сеньор дон Хосе. У меня возникло ощущение, будто мне проломили череп и из него вываливается мозг…
– Мне очень жаль!..- пробормотал Пепе Рей.- Я искренне огорчен, хотя и не принимал участия…
– Ваш визит к сестрам Троя привлечет внимание всего города,- сказал священник.- Это вам не Мадрид, не гнездо разврата, не средоточие скандалов…
– В Мадриде ты можешь посещать самые отвратительные места,- заявила донья Перфекта,- и никто не придаст этому никакого значения.
– У нас же все очень осмотрительны,- продолжал дон Иносенсио.- Мы наблюдаем за всем, что делают соседи, и благодаря такой системе наблюдения нравственность нашего города пребывает на высоком уровне… Поверьте, друг мой, поверьте, я не хочу вас обидеть, но вы первый кабальеро вашего круга, да, да… первый сеньор… кто средь бела дня… Troiae qui primus ab oris [120] …
120
Первый,
И он засмеялся, похлопав инженера по спине в знак расположения и участия.
– Как я рад,- сказал молодой человек, скрывая свое негодование и подбирая подходящие слова для ответа на выпады собеседников, полные скрытой иронии,- как я рад видеть такое великодушие и терпимость, между тем как я своим безобразным поведением заслужил…
– Ну что ты! Разве можно к человеку, в жилах которого течет наша кровь и который носит наше имя, относиться, как к чужому? – сказала донья Перфекта.- Мне вполне достаточно того, что ты мой племянник, сын самого лучшего и самого святого человека на земле – моего дорогого брата Хуана. Вчера к нам заходил секретарь сеньора епископа и сообщил мне, что его преосвященство очень недоволен твоим пребыванием в моем доме.
– Даже так? – пробормотал священник.
– Да, да, но я ответила ему, что люблю, уважаю и почитаю сеньора епископа, однако племянник остается для меня племянником, я не могу выгнать его из дому.
– Это еще одна отличительная особенность этого края,- заметил Пене, побледнев от ярости.- Видно, в Орбахосе принято, чтобы сеньор епископ вмешивался в чужие дела.
– Епископ святой человек. Он очень любит меня, и ему кажется… ему кажется, что ты можешь заразить нас своим безбожием, своим пренебрежением к общественному мнению, своими странными взглядами… Я не раз убеждала его, что, в сущности, ты очень хороший человек.
– Талантливым людям всегда надо кое-что прощать,- вставил дон Иносенсио.
– Ты даже представить не можешь, что мне пришлось выслушать, когда сегодня утром я зашла к Сирухеда… Будто ты приехал сюда разрушить собор, будто английские протестанты уполномочили тебя проповедовать ересь в Испании, будто по ночам ты играешь в казино и выходишь оттуда пьяным… Но, сеньоры, возразила я, неужто вы хотите, чтобы я отправила своего племянника в гостиницу? Да и что касается пьянства, вы не правы. А игра? До сегодняшнего дня я не слышала, чтобы ты играл.
Пепе был в таком состоянии, когда в душе даже самого благоразумного человека пробуждается слепая ярость и им овладевает непреодолимое желание бить, истязать, проломить кому-нибудь череп. Но донья Перфекта была женщина, и к тому же его родная тетка, а дон Иносенсио – старик и священник. Кроме того, христианину и благовоспитанному человеку не к лицу прибегать к насилию. Оставалось только выразить свое негодование в словах, и притом как можно вежливее, сохраняя внешнее спокойствие. Но и это, по мнению Пепе, следовало сделать в самом крайнем случае. Он решил окончательно высказаться тетушке, только когда будет навсегда покидать ее дом. Вот почему Пене промолчал, сдержав душившую его ярость.
К концу ужина пришел Хасинто.
– Добрый вечер, сеньор Хосе…- приветствовал он кабальеро, пожимая ему руку.- Сегодня вы со своими приятельницами не дали мне поработать. Я не мог написать ни строки. А работы, признаться, было по горло!
– Ах, как я вам сочувствую, Хасинто! Правда, мне говорили, что и вы не прочь позабавиться и пошалить вместе с ними.
– Я! – воскликнул юноша, густо покраснев.- Ну что вы, всем известно, что Тафетан никогда не говорит правды… Скажите, сеньор дон Хосе, это верно, что вы уезжаете?