Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
– А что, до вас дошли такие слухи?
– Да, я слышал об этом в казино и у дона Лоренсо Руиса.
Некоторое время Пене всматривался в розовое лицо дона Но-
минативуса. Затем ответил:
– Да нет, ничего подобного. Тетя очень довольна мной, ее не задевает клевета, которой меня угощают жители Орбахосы… и она не выгонит меня из своего дома, хотя бы на этом настаивал сам епископ.
– Выгнать тебя… никогда! Что скажет твой отец!..
– И все же, невзирая на вашу доброту, милейшая тетя, невзирая на дружеское участие
– Уехать!
– Вы хотите уехать!
Глаза доньи Перфекты радостно заблестели. Даже священник, хотя и был искусным притворщиком, не мог скрыть охватившей его радости.
– Да, и, вероятно, сегодня же ночью.
– Да что ты, к чему такая спешка!.. Подожди хотя бы до утра!.. А ну-ка… Хуан, пусть скажут дядюшке Ликурго, чтобы он запрягал лошадь… Может быть, ты возьмешь с собой закуски… Николаса!.. Возьми кусок телятины, что лежит в буфете… Либ-рада, платье сеньорито…
– Нет, просто трудно поверить вашему столь внезапному решению,- сказал дон Каетано, считая своим долгом принять какое-то участие в разговоре.
– Но вы вернетесь… не правда ли? – поинтересовался каноник.
– В котором часу проходит утренний поезд? – спросила донья Перфекта. Глаза ее горели лихорадочным нетерпением.
– . Нет, я уеду сегодня же ночью.
– Но, друг мой, ночь безлунная.
В душе доньи Перфекты, в душе исповедника и юной душе ученого Хасинтито звучали одни и те же слова: «Сегодня же ночью». Эти слова казались им небесной музыкой.
– Разумеется, дорогой Пене, ты скоро вернешься… Я сегодня написала твоему отцу, твоему замечательному отцу…- вставила донья Перфекта, всем своим видом показывая, что готова расплакаться.
– Я обременю тебя некоторыми поручениями,- заявил дон Каетапо. .
– Удобный случай попросить вас приобрести недостающий мне том сочинений аббата Гома,- вставил юный адвокат.
– Ну, Пепе, и скор же ты на выдумки! – пробормотала сеньора с улыбкой, устремив свой взгляд на дверь столовой.- Да, я совсем забыла… здесь Кабальюко: он хочет что-то сказать тебе.
ГЛАВА XV
РАЗЛАД ВСЕ РАСТЕТ И ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ОТКРЫТУЮ ВОЙНУ
Все оглянулись на дверь, где возвышалась величественная фигура кентавра; важный, с нахмуренными бровями, великолепный в своей дикой красоте, он несколько смешался, приветствуя присутствующих, и из кожи лез вон, стараясь улыбаться, не топать ногами и деря?ать как полагается свои огромные руки.
– Заходите, сеньор Рамос,- пригласил его Пепе Рей.
– Нет, нет,- запротестовала донья Перфекта.- Все, что он намерен сказать тебе,- глупости.
– Пусть говорит.
– Но я не могу допустить, чтобы в моем доме разрешались подобные споры…
– Чего же хочет от меня сеньор Рамос?
Кабальюко что-то промычал.
– Довольно, довольно…- смеясь, перебила донья Перфекта.-
– Разгневан? Могу себе представить,- вставил исповедник и, откинувшись в кресле, громко, выразительно захохотал.
– Я хотел сказать сеньору дону Хосе…- прорычал свирепый кентавр.
– Да замолчи ты, ради бога. От тебя можно оглохнуть.
– Сеньор Кабальюко,- заметил каноник,- совсем не удивительно, что молодые люди из столицы выбивают из седла грубых наездников наших диких краев…
– Все дело в том, Пепе, что Кабальюко состоит в связи…
Смех не дал донье Перфекте договорить.
– В связи,- подхватил дон Иносенсио,- с одной из сестер Троя, с Марией Хуаной, если не ошибаюсь.
– И ревнует! После своей лошади он больше всего на свете обожает маленькую Марию Троя.
– Господи помилуй!-воскликнула тетка.- Бедный Кристобаль! И ты решил, что такой человек, как мой племянник?! А ну-ка, что ты хотел сказать? Говори.
– Уж мы поговорим наедине с сеньором доном Хосе,- резко ответил местный забияка и молча вышел.
Через несколько минут Пепе, покинув столовую, направился в свою комнату. В коридоре он лицом к лицу столкнулся со своим соперником. При виде мрачной, зловещей физиономии обиженного влюбленного Пепе не мог сдержать улыбки.
– На пару слов,- сказал Кабальюко и, нагло преградив дорогу, добавил: – А известно ли вам, кто я?
При этом он положил свою тяжелую руку на плечо молодого человека с такой наглой фамильярностью, что Пепе оставалось только с силой сбросить ее.
– Не понимаю, почему вы хотите раздавить меня.
Храбрец несколько смутился, но тут же обрел прежнюю наглость и, с вызовом глЯдя на Рея, повторил:
– Известно ли вам, кто я?
– Да, прекрасно известно. Вы – животное.
И, резко оттолкнув его, Пепе прошел в свою комнату. В этот момент все мысли нашего несчастного друга сводились к тому, как привести в исполнение следующий краткий и простой план: не теряя времени проломить череп Кабальюко; как можно скорее распрощаться с теткой, резко и в то же время вежливо высказав ей все, что было у него на душе; холодно кивнуть канонику; обнять безобидного Каетано, а под конец намять бока дядюшке Ли-курго и тут же ночью уехать из Орбахосы, отряхнув с ног своих прах этого города.
Однако никакие неприятности, преследующие юношу, не могли заставить его забыть о другом несчастном существе, положение которого было еще более плачевным и беспросветным, чем его. Вслед за ним в комнату вошла горничная.
– Ты отдала мою записку? – спросил он.
– Да, сеньор, и она передала вам вот это.
На обрывке газеты, переданном ему служанкой, было написано: «Говорят, ты уезжаешь. Я умру».
Когда Пепе возвратился в столовую, дядюшка Ликурго, заглянув в дверь, спросил: