Тревожное небо

Пусэп Эндель Карлович

«Теперь держись, Михаил Александрович! Наступил твой час», — ободрял он себя, заряжая на ощупь пистолет. Глаза его впились в медленно приближавшегося врага. Фашисты, видимо, решив использовать бугор для наблюдения, изредка перекидываясь короткими отрывистыми фразами, не спеша приближались к притаившемуся в бурьяне Синицыну. Мышцы и нервы майора напряглись до предела.

«Если пройдут стороной, стрелять не буду, потом отползу», — решил он про себя. Но фашисты шли прямо на него. Уже ясно слышен разговор. Отчетливо видны погоны и даже пуговицы

на френчах.

«Еще немного, — удерживал себя майор, — еще два шага».

Резко хлопнули выстрелы. Один, с соломенными усами, шедший слева, начал тихо оседать, как будто у него отнялись ноги. Другой безусый согнулся пополам и со стоном повалился навзничь.

Синицын скатился в противоположную сторону бугра, вскочил на ноги и, сопровождаемый беспорядочной стрельбой и поднявшимся за бугром гвалтом, помчался к знакомому оврагу.

Пробежал, ни разу не оглянувшись, до оврага, а затем по нему еще добрых полкилометра и остановился перевести дух. Сердце и легкие работали, как молот и меха в кузнице. Рубашка противно липла к телу. Отдышавшись, отер рукавом гимнастерки пот, заливавший глаза, и внимательно прислушался. За дорогой слышались то стрельба, то крики. Видимо искали его. Вскоре появился мотоцикл, без умолку трещавший вдоль и поперек оставленного им бурьяна.

Низко пригибаясь, Синицын снова двинулся по дну оврага.

Вскоре дошел до развалин деревни, куда уже приходил ночью. Местность вокруг была вся изрыта воронками от взрывов снарядов и мин. Среди торчавших печных труб стояли стены разрушенной церкви. Рядом — запущенный, со снесенными кронами фруктовый сад. Везде хаос и разрушение… У одной из яблонь увидел сложенное из веток и хвороста подобие шалаша. Синицын залез в это немудреное укрытие и снова превратился в слух.

То с одной, то с другой стороны возникала и вновь исчезала трескотня автоматов. Синицыну казалось, что стрельба приближается к нему. Неожиданно автомат застрочил совсем рядом. Забыв осторожность, майор раздвинул ветки. У стен развалившейся церкви мелькнули силуэты людей.

— Вот он! Вот он, гад! Бей его, — донеслась оттуда приправленная крепким словцом русская речь. Вслед раздалось несколько очередей, и пули защелкали над головой Синицына, сбивая листву и мелкие ветки.

— Товарищи! Здесь немцев нет, — закричал майор, убежденный, что это свои.

— А ну, выходи, кто там есть, — скомандовали ему. Синицын вылез.

— Давай оружие, — потянулся один к его кобуре, а другой наставил автомат. Майор успел разглядеть на их плечах красноармейские погоны и успокоился.

— Документы? — снова спросил первый, засовывая пистолет Синицына себе за пояс. Но тут раздался такой вой и треск, что все трое камнем кинулись на землю.

— Вот, гады, уже засекли, — буркнул боец по адресу вражеских минометчиков.

Со стороны развалин церкви раздалось несколько выстрелов, а затем протяжный свист.

— Нас зовут, — заявил боец, и все трое, плотно прижимаясь к земле, поползли под вой и трескучие разрывы мин

к церкви.

Благополучно доползли до стены, за которой укрылись еще несколько бойцов во главе с сержантом.

— Это еще кто такой? — вскинул темные брови сержант.

— Сами не знаем, сидел там в саду… Синицын стал объяснять, как он туда попал, но сержант, не дождавшись конца его объяснений, скомандовал отход. Только отползли несколько десятков метров, как сбоку застрочил автомат.

— Фриц проклятый, — процедил сквозь зубы сосед справа и метнул через Синицына гранату. За развалинами грохнул взрыв, и автомат умолк.

— Отдай-ка пистолет-то, — попросил майор соседа. Тот, посмотрев ему в глаза, молча протянул оружие.

Укрываясь то в высокой траве, то за бугорками и кустиками, проползли благополучно метров двести.

— Вот и наши окопы, — сказал один из бойцов.

До них оставалось еще метров сто. Пули так и свистели кругом. Сержант, ползущий слева от Синицына, тихо охнул.

— Братцы, в ногу ударило.

Майор обхватил его левой рукой и пополз вперед. Через несколько минут после очередного близкого разрыва майор почувствовал, как обожгло его руку.

— Помогите командиру, — крикнул он, рассматривая свои окровавленные пальцы.

Двое бойцов подхватили сержанта. Синицын полз сам, опираясь на правую руку.

«Убить ведь запросто могут», — впервые мелькнула мысль, хотя за эту ночь он пережил множество таких возможностей. Но только теперь, когда спасительный окоп уже рукой подать, а кругом, не переставая, выли мины и визжали рикошетирующие пули, Синицыну казалось, что вот-вот его могут убить, убить здесь, перед самым окопом. Когда на него падали выброшенные разрывом комки земли, каждый раз казавшиеся ему осколками, он инстинктивно сжимался и втягивал голову в плечи.

Вот и окоп. Синицын свалился в него, привстал и, обнаружив поперечный ход, пошел по нему, согнувшись. Ход стал глубже, ч майор, по-прежнему сгибался и втягивая голову в плечи, побежал изо всех сил. Через несколько минут он очутился на ротном командном пункте — небольшом блиндаже, около которого уже суетились вернувшиеся вместе с ним бойцы, устраивая из плащ/палатки и винтовок носилки для сержанта. Синицыну перевязали окровавленные пальцы, а он, с наслаждением затягиваясь папиросой, рассказывал окружавшим его бойцам и офицерам все пережитое в эту трудную ночь.

Вскоре его отправили на командный пункт батальона, оттуда — на КП полка, и уже под вечер великий трудяга — самолет ПО-2 — отвез его на родной аэродром, откуда он лишь накануне взлетел для контроля бомбометания своего полка. А друзья его остались там, за линией фронта, попали в плен и лишь много лет спустя, скитаясь по лагерям — сперва немецким, а затем по устроенным союзниками лагерям «перемещенных лиц», — вернулись на Родину.

…На волоске

Вечер как и все предыдущие: снуют бензозаправщики и тягачи, спокойно и деловито, молча и без суеты идет подвеска бомб.