Тревожное небо
Шрифт:
Летчики и штурманы сидят в штабе за длинным столом. Штурман полка уточняет последние детали предстоящего бомбометания.
До вылета оставалось еще минут двадцать, когда ко мне подошел комиссар эскадрильи, стройный и щеголеватый Володя Николаев.
— Эндель Карлович, мне разрешили пойти с тобой на задание.
— Тогда собирайся, скоро поеду на аэродром, — ответил я и прибавил:
— Конечно, Петро будет недоволен.
Комиссар наш, Владимир Васильевич Николаев, отличный знаток человеческих душ, умевший разбираться в бесконечных проявлениях психологии людей, был не только политработником,
.. Подъехали к кораблям. Навстречу нам спешил Владимир Андреевич Андреев, инженер эскадрильи, и доложил о готовности материальной части к бою. Вслед за ним докладывал борттехник Дмитриев.
— Товарищ подполковник! Корабль готов к вылету. Боевая нагрузка: четыре тонны, две в люках, две — под крыльями. Подвеску бомб проверяет инженер по вооружению полка.
Когда проверяющий, молча козырнув, отошел, я подал команду:
— По местам! Вторым пилотом летит с нами батальонный комиссар товарищ Николаев, — объявил я экипажу и, наблюдая краешком глаза за Масалевым, видел, как поникли его плечи и тень недовольства надвинулась на лицо.
Поднявшись по двухметровой дюралевой лестнице чере# штурманскую к себе на «верхотуру», проверил управление, показания приборов моторной лрутшы. Одев шлемофон, включил СПУ{12}.
— Доложить о готовности.
Штурман, бортмеханик, радист и все пять стрелков во главе со стрелком-бомбардиром Иваном Федорищенко доложили о готовности себя и своего «хозяйства» к бою.
Над полем с шипением взвилась ракета и лопнула высоко зелеными брызгами.
— Запустить моторы!
Моторы зарокотали ровно и успокаивающе.
Мотористы убрали из-под колес колодки, и мы покатили старт. Еще раз проверили работу моторов. Все в норме: сучка, ни задоринки».
Руководитель полетов, командир соседнего полка — подполковник Абрамов, разрешает взлет.
— Идем на взлет! — говорю громко.
Медленно, словно нехотя, разбегается тяжело нагруженный корабль по бетону. Скорость нарастает с каждой секундой… 80… 90… 100… 120. И, чуть накрутив на себя колесико триммера руля глубины, поднимаемся в воздух.
— Поднять шасси! — и через несколько секунд слышится один, потом другой щелчок. Одновременно на приборной доске тухнут загоревшиеся было красные лампочки.
Теперь пора осмотреться вокруг… С ужасом вижу, что за крайним правым мотором тянется шлейф густого дыма. Тут же доносится в наушниках крик правого подшассийного стрелка Ярцева:
— Горит четвертый мотор!
Взгляд на высотомер: сорок метров… Мда-а! Скучно…
— Эндель, ты не волнуйся, не волнуйся, — слышу голос Николаева. Комиссар тут явно не нашел «главной кнопки». Хорошенькое дело, не волнуйся, когда, образно говоря, летишь на пороховой бочке, у которой загорелась клепка… Четыре бомбы по тонне, одиннадцать тонн бензина, а высота сорок метров! Но волноваться, собственно, некогда, надо было действовать и немедля.
— Выключить четвертый, винт на флюгер, — даю команду.
— Открыть аварийный слив слева! — кричу чужим голосом.
Борттехник уставился на меня остекленевшими глазами. Я понимаю его. Он боится, что пламя пожара или выхлопы работающих моторов могут поджечь распыляющийся при выходе из кингстонов аварийного слива бензин.
— Выполняйте! — зло повторяю я.
Некогда тут думать. Начинаю разворот влево, в сторону работающих моторов. Они ревут на форсаже. Уголком глаза слежу за вариометром: стрелка его нет-нет да и отходит от нулевой отметки и начинает показывать снижение… Это никуда не годится, и я уменьшаю крен.
— Давай покруче, — советует Володя.
Я молчу. Мне некогда объяснять, что получится от того «покруче».
Стрелка задрожала чуть-чуть выше нуля. Порядок! Увеличиваю крен, и поворот продолжается. Внизу под консолью левого крыла мелькают вершины сосен, обильно поливаемые розовым дождем этилированного бензина. Справа — по-прежнему валит дым… Эх! Успеть бы!.. Впиваясь взглядом поочередно то на указатель скорости, то на вариометр, замечаю, что идем с набором высоты. Пусть мизерным, но все же… Отлично! Увеличиваю крен и круче разворачиваю перегруженный бомбардировщик. Все — на пределе. Ошибка в чем бы то ни было будет последней ошибкой… Направо, где горит мотор, стараюсь не смотреть…
Уже вижу далеко слева, на самом горизонте, поднимающийся навстречу большой корабль. Там аэродром. Еще немного, и вывожу самолет из крена. Идем по прямой.
— Закрыть бензин!
Линия пути идет под углом к бетонной полосе. Так не годится. Поворачиваю корабль еще влево и когда полоса остается немного правее от курса, разворачиваюсь вправо, прямо на нее.
— Будем садиться по ветру…
Знаю, что это нелегко, но выбора нет. Секунды тянутся мучительно долго. В корабле — безмолвие. Все впились глазами в приближающийся бетон.
— Выпустить шасси!
Снова щелкают замки. Красные сигналы на приборной доске сменились зелеными. Идем на минимально допустимой скорости.
— Щитки!
Корабль начинает «пухнуть», поднимаясь вверх над вершинами деревьев. Медленно убираю газ. Под нами мелькают крыши дач. Если бы еще немножко, хотя бы минуту, две… Еще, еще… Теперь уже решают секунды. Под нами ровное поле, корабль несется над ним на высоте десятка метров. До начала полосы совсем немного, метров триста, четыреста. Все! Резко сбавляя обороты, даю команду:
— Выключить моторы!
Наступила тишина. Слышен лишь шелест воздушного потока, прорезаемого самолетом. Вижу, что впереди, справа от бетонной полосы, мчится пожарная машина. Мы нагоняем ее. Мягко коснувшись колесами бетона, несется корабль по полосе. Впереди — Москва-река. Пожарники отстали. Торможу осторожно, следя за поведением самолета. Нажмешь резко — хвост поднимется к небу, и через мгновенье корабль может оказаться кверху колесами. Такой «полный капот», как называли опрокидывание самолета через нос, потерпел недавно наш сосед майор Ильюхин.