Тревожные галсы
Шрифт:
— Ну, ну, а еще что скажешь? — с вызовом спросила Вера.
— А то, что ты не была матерью и тебе не понять Наташу. — Сергей немного помолчал. — Может, и плохим я стал для нее, но подлым я никогда не буду. Нет. Я буду на сына платить алименты, а когда он вырастет, возьму его к себе на корабли. К этому времени у нас с тобой, Верунчик, будут свои дети. Скажи, ты любишь детишек? Молчишь, да? А я очень люблю. Без сына мне тут одному тошно. Нет, не подумай, что мне и с тобой тошно. С тобой мне весело, очень даже. Ты веселая, но... — Он умолк, подбирая нужные
Вера отдернула руку и отстранилась.
— Сережа, выслушай... Я тебя не люблю, — вдруг сказала она. — Да, романтик, не люблю. И не любила...
Кажется, теперь до его сознания дошел смысл ее слов. Он вскочил с дивана.
— Ты... ты... шутишь, да? — Он через силу улыбнулся, попытался обнять ее, но она отстранилась.
— У меня есть муж, Сережа. Ты разве не знаешь? — Она сделала паузу, как бы размышляя, что сказать еще. — Ты глупый... Поезжай к своей Наташе, покайся, и она тебя простит. А я... Нет, я не могу... Я скоро уезжаю в Ригу. Бориса переводят туда штурманом дальнего плавания. Дают квартиру. Я очень рада, Сергей. Я ведь родилась в Риге, там мой отчий край. А папа не хочет ехать с нами. Он сказал, что когда родится внук или внучка, тогда он приедет. И я рожу ему внука.
Кесареву не верилось, что все это говорит Вера, та самая Вера, которая еще недавно клялась ему в любви, жалела, что не вышла за него замуж. Ну и дурень он, что ходил к ней, верил ей. Теперь ему не хотелось видеть ее, смотреть в ее сияющие голубые глаза; нет, ее глаза сейчас не были голубыми, в них — чернота, как цвет неба глубокой темной ночью. Он так был растерян, что не знал, как дальше говорить с ней, да и о чем говорить? Может, одеться и молча уйти? Нет, так просто Сергей уйти не мог. Никак не мог.
— Но ведь ты... — начал было он и запнулся. — Ты говорила, что жить без меня не можешь?
Вера громко, надрывно захохотала.
— Эх ты, романтик! — И жестко добавила: — Не будь наивным, Сергей. Я просто жалела тебя... А Наташу твою ненавидела. Мне захотелось украсть у нее тебя, и я это сделала. Я украла... И теперь я довольна. Теперь я думаю о Борисе, о детях. Ты любишь детей. А я что — враг своему счастью? Нет, мой дорогой, хватит нам забавляться. У тебя своя дорога, у меня своя... И, пожалуйста, больше не приходи. Я дала слово... отцу.
Она стояла так близко, что Кесарев видел под глазами у нее черные крапушки. Она стояла, слегка склонив голову, на ее белой, слегка тронутой загаром шее, блестел медальон. Она смотрела на него с усмешкой, в ее глазах было столько равнодушия, что ему захотелось ударить ее, ударить так, чтобы она заплакала, чтобы из ее милых глаз полились слезы. Она всегда к нему была равнодушной, он просто не мог раньше этого заметить.
«Красивая обманщица, —
Кесарев чувствовал себя так, как будто его бросили в глубокую пещеру, где темно, где нет ни одного живого существа и куда не попадает солнце. Слегка качаясь, он подошел к вешалке, взял фуражку.
— Ты подлая, Вера. Ты пиявка, понимаешь?
Она отбросила назад упавшие на лоб метелки волос:
— Не надо так, Сережа. Я тебя поцелую, только не надо так... — Она шагнула к нему.
— Прочь! — крикнул Кесарев. Он резко рванул на себя дверь и выскочил на улицу.
Бухта, где стоял «Бодрый», манила его яркими огнями.
17
Всю ночь лил густой дождь, но к утру распогодило, и хотя из-за туч выглянуло рыжее солнце, Скляров недовольно поморщился: на причале блестела огромная лужа. А сюда вот-вот должны приехать специалисты штаба. Он вызвал боцмана.
— Прошвабрить причал, — приказал Скляров. Боцман хмыкнул «есть», покрутил усы и тут же привел троих матросов; и они стали делать приборку.
— Шевелись, чадо! — прикрикнул боцман на матросов, увидев, что командир корабля то и дело поглядывает на часы.
Вскоре на берегу показалась грузовая машина. Она въехала на причал и остановилась у сходни «Бодрого». Из кабины вылез Савчук, поздоровался за руку со Скляровым.
— Теперь дело пойдет быстрее, — сказал он, закуривая. — Привезли все, что надо.
Матросы стали сгружать на палубу корабля длинные деревянные ящики. Савчук показывал, куда их ставить. Скляров подошел к нему, спросил:
— Когда вам планировать выход в море?
Савчук ответил: примерно недели через две, а может быть, и позже.
— А что вас волнует?
— Грачев уходит... — Скляров взглянул на Савчука. — Как вы? Мичман Крылов тоже отличный радист, и если потребуется переносная радиостанция, он все сделает.
Савчук задумался, не по душе ему пришлось сообщение Склярова, но он и виду не подал.
— Вы, Павел Сергеевич, командир — и вам тут все решать, — сказал он.
— Я бы не послал Грачева, но это приказ комбрига, — словно оправдываясь, ответил Скляров. — Впрочем, до начала испытаний он вернется.
У себя в каюте Скляров взял телефонную трубку, подождал, пока ему ответил дежурный по кораблю.
— Ко мне Грачева!
Каюта командира была чуть приоткрыта. Постучавшись в дверь, Грачев спросил:
— Разрешите?..
— Да, входите, я давно вас жду, — Скляров кивнул ему на стул. — Этой ночью «Гордый» уходит в дальний поход, на Балтику. Примет участие в учениях. А на корабле некому возглавить службу наблюдения и связи. Капитан второго ранга Ромашов попросил комбрига командировать вас, и тот дал свое согласие. Так что собирайтесь. А мичман Крылов и один тут справится.