Тревожный Саббат
Шрифт:
Ким поправила капюшон на серой толстовке и, закинув рюкзак, бодрым шагом вышла на улицу.
День выдался теплым, но девушка ежилась от внутреннего холода.
Эта привычка появилась у нее в четырнадцать лет, когда Ким уже полностью отрезала себе волосы. Тогда она и полюбила кладбища, стала посещать их время от времени, но только днем. И не просто гуляла по заброшенным могилам, читая эпитафии и рассматривая полустертые фотографии, а выбирала самые запущенные и убирала их. Затем долго сидела и вела с покойниками диалог.
Обычно Ким рассказывала
Но в этот раз все было иначе. Солнце пропало, едва Ким открыла кладбищенские ворота.
Девушка еще раз поправила капюшон и оглядела знакомый пейзаж. Кладбище располагалось на небольшой возвышенности. Вход в него находился внизу, а старинная церковь XVII века — на самом верху. «Через смерть — к храму» — говорили родственники умерших. Впрочем, на этом кладбище не хоронили с 80-х годов. Лишь священники находили вечный покой в склепе рядом с церковью.
Обычно Ким слушала колокольный звон, с удовольствием работала, а затем отдыхала, сидя на скамейке у захоронения. В течение десяти минут девушка находила могилу, куда звало ее сердце. Как будто бы там горел огонек. Там, где фаерщица остро ощущала свою нужность. Там, где ей были рады.
Но в этот раз она бесцельно бродила по некрополю, и все захоронения казались одинаково чужими и холодными. Ким сама не заметила, как зашла достаточно далеко — туда, куда не ходила уже много лет. Она подошла прямо к склепу Аглаи Феоктистовой. Девушка вздрогнула и попятилась. Ей безумно захотелось убежать прочь — в знакомую часть кладбища, к привычным могилам 50-х годов, к аллее погибших в войнах. Но она стояла и неотрывно смотрела на последнее пристанище ведьмы.
— Я не боюсь, — громко сказала фаерщица. — Это все случилось в детстве, в далеком прошлом. Я докажу, докажу, что мне все равно.
Ким стала работать, как будто в нее вселился дьявол. Сначала очистила склеп от крупного мусора и веток, сгребла в мешок опавшие листья, затем оттерла надписи и рисунки на входе в склеп.
— Извини, ведьмочка, — уже спокойней сказала девушка, — но внутрь я не полезу. Да и не думаю, что ты будешь рада меня видеть. Вот тебе конфетки. Спи спокойно. И знай, что мы помним тебя в мире живых. Скажу честно, нечто странное со мной творится. Меня преследует призрак. И что я сделала этому Ницшеанцу?
Ким беспомощно присела, оперлась локтем о стену и погладила гладкие камни. Вдруг она отчетливо ощутила, что с другой стороны склепа кто-то стоит. Девушка посмотрела на небо — оно окончательно затянулось тучами. Казалось, будто бы на кладбище опустились сумерки, хотя еще не было и двенадцати. Самым разумным было развернуться и уйти. Но Ким решила иначе. Скрестив руки на груди она, крадучись, обошла склеп.
Крепко зажмурила
Перед ней стоял Асмодей. В одной руке он держал лупу, а в другой фотоаппарат.
— Что ты здесь делаешь? — оба задали вопрос одновременно.
— Я облагораживаю городскую среду, — с достоинством ответила Ким, — убираю заброшенные, никому не нужные захоронения. Это как раз из таких.
— Лучше б пои с веерами крутила, чем шататься по кладбищам, — вздохнул Заратустра. — Ну, да ладно. Ты все равно в теме. Решил я снова попробовать найти клад. Долго думал, с чего начать. Наша семья всегда увлекалась загадками и шарадами. И после смерти родственнички могли что-нибудь отчебучить. Например, оставить подсказки на могилах. Вот и брожу тут с лупой. А родных у меня на этом кладбище похоронено много.
— И Аглая Феоктистова тебе родня? — удивилась Ким.
Асмодей снова вздохнул.
— Нет, что ты. Она — невеста моего предка. Того самого, кто искал Шаолинь. И чью усадьбу сожгли.
— Страшная история.
— Согласен, поэтому и осматриваю склеп Аглаи. Пока ничего особенного не вижу. Пойдем, залезем в ротонду и, хоть этого мне совсем и не хочется, в сам склеп.
— Что?! В склеп?! — вскрикнула Ким, в ужасе отшатнувшись от Асмодея.
— Тебя я лезть не прошу, просто постой рядом.
Девушка недовольно поджала губы, но согласилась. Вместе они осмотрели покалеченную ротонду. Ничего особенного, кроме странного знака — приоткрытая дверь и фонтан.
— Наверное, это какие-то масонские символы, — предположил Заратустра.
— Сомневаюсь. Скорее подсказки, где искать клад.
Асмодей сфотографировал символы и, чертыхаясь, полез в склеп. Ему предстояло преодолеть горы песка, прошлогодних листьев и мусора.
Ким, ежась, смотрела в черноту могилы. «Только бы не было обвала, — прошептала она. — Кирпичи-то дореволюционные».
Через десять томительных минут Заратустра крикнул:
— Нашел. Здесь внутри такие же символы. Все, можно выбираться.
Фаерщик, как уж, пополз к солнечному свету, к жизни:
— Дай руку, Ким.
— Не могу, — отшатнулась та.
— Верю, но мне действительно нужна твоя помощь. Вылезать отсюда гораздо сложнее.
— Да пойми же ты, — выдохнула девушка. — И в обычной ситуации прикосновение для меня — стресс. Крайне неприятно, но вытерпеть я смогу. А сейчас…Сейчас ты лезешь из могилы. Я просто не вытерплю.
— Вытерпишь. Я серьезно не могу вылезти. Хочешь оставить меня в склепе?
— Ну, подтянись…
— Порог склепа слишком скользкий, Помоги, — скорее простонал, чем попросил парень. — Пожалуйста, дай руку.
— Хочешь, я позвоню Чайне? — предложила Ким.
— Чайна на фестивале фаерщиков и уж точно отключил телефон. Освободится не раньше вечера. Дай руку, прошу.
Ким позеленела. Дышала она с трудом. При всей симпатии к Амодею, необходимость дотронуться до него, вызвала приступ панической атаки.