Три ада русских царей
Шрифт:
Когда приезжал к царю, то садился вместе с думскими боярами, а челобитную (она сохранилась в документах) царю Симеону Бекбулатовичу 30 октября 1575 г. подавал, изложенную в просительном тоне.
Кстати, указывает исследователь Лихачев, в своих сочинениях Грозный проявляет лицедейство, меняет маски и одежды, прикидываясь то одним, то другим: «То он пишет от имени бояр, то придумывает себе шутовской литературный псевдоним Порфений Уродливый»…
В письмах-посланиях Курбскому царь Иван IV демонстрирует свой талант в полной красе. Лихачев отмечает: «Речь его текла совершенно свободно.
И тем не менее в посланиях явно проглядывает фигура монарха, он выступает с изложением своих взглядов, это пишет государственный человек, самодержец всея Руси. Вот что прежде всего и нужно было Грозному.
Да, это была игра, игра на публику, но это была общая серьезная игра (несмотря иногда на шутейный тон), это была политическая игра.
Грозный знал, что их переписка (и именно его послания) станет известны на Западе, т. е. в Европе (которую мы сейчас называем просвещенной).
Для чего? Для самоутверждения? Для утверждения своей тирании перед Западом? Мне кажется, что на первое место нужно поставить утверждение России.
Мы не особенно отличаемся от вас. Мы не азиатские варвары, живущие в берлогах. Славянская Русь – цивилизованная страна, как и многие страны Европы, имеющая свои проблемы, которые опираются на особенности быта и традиции, взаимоотношения родов, внутри родов.
И кстати, этот письменный литературный диалог славян с западниками был не первым и не единственным. Потому что иностранцы при царе Иване IV не были редкими гостями (я не беру уровень послов) и торговые люди, и люди разных специальностей, строители например, еще со времен его деда весьма привлекались в столицу Москву и другие города.
У иностранцев были свои подворья (места для проживания), они могли свободно передвигаться по городу, и по свидетельству летописцев-современников, была на берегу Яузы даже протестантская церковь.
Об интересе других религиозных конфессий к Русской Православной церкви говорит сам факт дискуссии, которая состоялась и с участием Грозного, на которую он, правда, долго не шел – диалоге иезуитом, представителем римского папы Антонио Поссевино (на нем настаивал иезуит, это была его миссионерская деятельность). В конце февраля и начале марта 1582 г. Поссевино было разрешено провести три публичных диспута. Проходили они (а в одном участвовал и сам царь, правда, искусно уклонявшийся от дискуссии) весьма бурно. А дело введения в Московском государстве католичества закончилось тогда абсолютным провалом.
Этот эпизод является иллюстрацией того, что Москва не жила обособленно от Европы, ей были знакомы течения, мысли и проблемы, однако она хотела жить на основе своих традиций и своих законов.
Впрочем, они не так уж и разнились с европейскими. Вспомним некоторые факты.
Ивана IV обвиняют в многоженстве и дурном (если не деспотическом) отношении к женщинам.
А его современник, английский король Генрих VIII был женат шесть раз (на один меньше Грозного), двух своих жен зверски казнил, как казнил и великого утописта, бывшего приближенного и друга Томаса Мора.
Во Франции король Карл IX в 1572 г. (когда Грозный
Герои другого современника Шекспира выкалывали глаза графу Глостеру и близким людям и убивали друг друга на полях сражений и в дуэлях-развлечениях.
Время. Эпоха. Да, это было. Это была печать эпохи как на Западе, в так называемой цивилизованной Европе, так и у нас – в молодом Московском государстве, по варварству не превосходившем своих цивилизованных (просвещенных) соседей.
В чем они, может быть, нас превзошли, так это в просвещении – в широком понятии этого слова. Монголо-татарское иго, конечно, задержало развитие славян, но мы быстро наверстывали упущенное, да и другим путем мы развивались.
Говоря о той эпохе, конечно, Европа ушла вперед. У нее был Шекспир, Сервантес, Рабле, Леонардо да Винчи… Была уже Сикстинская мадонна, Мона Лиза… Хотя и у нас был Андрей Рублев, были строители монастырей и храмов, остававшиеся неизвестными, безымянными, были и мыслители о свободе.
Ведь вот та же переписка Ивана Грозного с Курбским говорит о талантливости людей (причем на самом высоком уровне) и, честно говоря, порой удивляет детский лепет наших исследователей, которые по поводу нашей истории, наших корней устраивают гомон, как в детском саду, каждый вырывает (и отстаивает) свою игрушку – свою тему, боясь шире, объемнее посмотреть на нее.
Наши исследователи живут сами в изолированном мире (а обвиняют в этом Россию), не рассматривая ее развитие в многоцветном спектре эпохи, в различных ракурсах и объемах, именно в объемах, а не в плоскости своих собственных взглядов и суждений.
Сегодня, в конце XX – начале XXI века, по прошествии пяти столетий, легко рассуждать или даже осуждать те или иные деяния, поступки как самого Ивана Грозного, так и его времени. А для них это были переживания и страсти живых людей трудной эпохи, это была жизнь. И за нее надо было бороться, ибо иногда она висела на волоске. Для них гамлетовский вопрос «быть или не быть?» был проблемой жизни, а не рассуждением по поводу… Им нужно было принимать решения (правильные или неправильные – это уже наша поздняя оценка). Еще раз повторяю – это была их жизнь. И слава Богу, что они (на таком высоком уровне) оставили нам документ эпохи. Перед нами срез времени, диалог двух непростых людей (не по званию и чину, а по духу, темпераменту, взглядам), и давайте читать их переписку, вчитываясь в их строки и пытаясь читать между строк или по поводу прочитанного делать глубокомысленные рассуждения. А есть такие исследователи, которые вообще вопрошают: «А зачем Грозному и Курбскому нужна была эта переписка?» А тогда зачем вы ведете о ней разговор?
Итак, вернемся в эпоху Ивана IV, в XVI век, к переписке его с князем Андреем Курбским, бывшим ярославским боярином.
Первым вступил в спор-диалог Андрей Курбский, который из добровольной ссылки из Литвы пишет царю-государю: «Из-за притеснений тягчайших от власти твоей и от великого горя сердечного решусь сказать тебе, царь, хотя бы немногое».
Я опускаю целый абзац, где идет иносказание и обращение к высокой религии и философии, хотя и в этом абзаце есть серьезные вопросы к Ивану Васильевичу – царю московскому.