Три чайные розы
Шрифт:
Татьяна сжала ее руку:
– Есть новости о Никите? Он тебе пишет?
Вместо ответа Полина произнесла:
– А знаешь, мне кажется, что наши счастливые тени живут здесь. Гуляют по саду, пьют чай на веранде, грустят, смеются… И пребудет так вечно.
В этот вечер, стоя рядом с сестрой на крыльце отчего дома, Татьяна подумала, что на самом деле все рядом, и до прошлого всегда можно дотянуться рукой: услышать любимые голоса, увидеть, как вон там, под березами, дети: Таня, Полина, Андрей – вместе с отцом запускают воздушного змея. И вот он летит над детской коляской со спящей Марусей, над верандой, где бабушка раскладывает по тарелкам горячие пироги, над кустами сирени в палисаднике Хреныча,
– Спасибо за сегодняшний вечер! – Полина обняла сестру.
Глава 3
Ленина способность к эффективному менеджменту поначалу безмерно удивляла Андрея, а потом стала пугать – жена проявляла недюжинную деловую активность, летала в командировки, заключала очередные контракты, планировала открыть филиалы фирмы. Андрей же был начисто лишен не только деловой хватки, но даже элементарного житейского практицизма. Эта его беспомощность безмерно раздражала Лену, а неспособность вписаться в новое время, приспособиться к современным условиям многократно осмеивалась.
Они действительно словно бы проживали не то что разные жизни, а разные времена. Если Лену в настоящем все устраивало, и она, как говорила, чувствовала в нем «много перспектив, возможностей для людей мобильных, инициативных», то Андрей, очевидно, не будучи человеком мобильным и хоть сколько-то инициативным, ни этого времени, ни образа новой России не принимал. Нет, все понятно – времена не выбирают, в них живут и умирают, но как раз жить в такие времена, с точки зрения Андрея, как бы и не очень получается. Слишком мало осталось «живого» – чувств, привязанностей, не обесценившихся пока еще ценностей, нескомпрометированных идей и смыслов. Андрей часто чувствовал себя лишним, инородным телом, в отношении которого действует физический закон выталкивания из чужой среды. Он теперь многие среды воспринимал как чужие. Андрей не мог смотреть современные фильмы с их аморфными героями и ключевой идеей, гласящей, что жизнь – дерьмо и ничто не имеет смысла. За редким исключением современная литература не представлялась ему интересной, и даже родную, академическую среду он с некоторых пор стал воспринимать как чужеродную, потому что и в ней появились «приметы нового времени». Возник вдруг тип «нового студента», который к обучению относится снисходительно и словно подмигивает преподавателю: «Ну времена-то сейчас?! А, э!» – и как бы даже делает одолжение тем, что приходит в университет и занимается такими пустяками, как история культуры и словесность.
Удивительно, в какие-то пятнадцать лет все изменилось непостижимым образом. Все как-то ухнуло (кстати, куда, он никак не может понять!), большая империя (в которой, как ее сейчас, из этого времени, ни ругай, было много хорошего и даже – определенное величие), как Атлантида, подозрительно быстро ушла под воду. Кажется, что в пятнадцать лет уложилась целая вечность: и страны нет, и прежних ее граждан…
Андрей помнил, как отец и его университетские приятели, бывало, дни напролет говорили о переменах, происходящих в стране в конце восьмидесятых. Они тогда мечтали о «свежем ветре», который пройдет ураганом и все чудесным образом изменит. Родители Андрея, как и миллионы людей в Союзе, надеялись на перемены, ждали чего-то нового, красивого, правильного для всех, каких-то иных смыслов, великих, трудноразрешимых задач. И вот прошло время… А где это все? Почему вместо новой прекрасной и сильной страны, о какой мечтали, в одночасье образовалось гигантское болото, в котором уж ни чувств, ни целей, ни новых, ни старых смыслов?! И с кого спросить, кто за это превращение ответственен? Так подумать – ну не инопланетяне же в самом деле какие-то все так неразумно обустроили, сами люди постарались –
Андрей, как он сам о себе говорил, ушел в «глубокую, внутреннюю эмиграцию», сведя контакты с реальностью до необходимого минимума. Он сосредоточился на научной работе, читал лекции для тех студентов, кого все еще волновала словесность, писал монографии о безвозвратно «ушедшей под воду Атлантиде» (той стране, той культуре, тех людях), отчаянно тоскуя по ней, сознавая масштаб утраченного, его несопоставимость с нынешним и понимая, что ничто уже не вернется.
В общем, Андрей был скучным человеком, несовременным и сам это прекрасно сознавал. И уж конечно, учитывая все вышесказанное, он и подумать не мог, что в сорок лет способен на такое безрассудство, как любовный роман. Однако же это случилось…
Он, как всегда, задержался на кафедре. Никого из коллег уже не было, за окнами маячил унылый осенний вечер. Андрей погрузился в работу над диссертацией.
В дверь постучали. В кабинет вошла барышня, назвала его по имени-отчеству и попросила поставить ей зачет. Андрей удивился подобной непосредственности и оглядел барышню. Девица как девица: невысокая, хрупкая, из-под черного беретика кокетливо выглядывают рыжие кудряшки – в целом все довольно симпатично, но с какой стати зачет?!
– А чего ради я вам должен ставить зачет? – буркнул Андрей.
Он вообще не особенно церемонился со студентами: был строг, холодно вежлив, категорически не допускал фамильярности в отношениях, считая, что настоящий преподаватель должен быть немного «сухарем».
Его холодность не смутила студентку. Девица бойко затараторила, что сдать работу вместе со всей группой не сможет, а посему нельзя ли поставить ей зачет в «индивидуальном порядке»?!
– Нет, – сказал Андрей.
– Почему? – искренне опечалилась девица.
Андрей пожал плечами:
– Потому что есть учебный процесс. Расписание. И если вы с ним не совпадаете, то, возможно, вам стоит задуматься, надо ли продолжать обучение именно в этом университете.
Губы у девушки задрожали, и она вышла (не попрощавшись, но с чувством хлопнув дверью).
На следующий день Андрей уже и думать забыл про рыжие кудряшки, однако настойчивая студентка вновь напомнила о себе. На сей раз Андрей пил чай на кафедре, просматривая конспект завтрашнего семинара. Стук в дверь. Снова она – берет, кудряшки, но уже не такой уверенный голос. Девица протянула ему тетрадь.
– Это что? – удивился Андрей.
– Наброски дипломной работы о Серебряном веке! – застенчиво ответила девушка. – Я решила писать курсовую работу по вашему предмету!
– Вы полагаете, это как-то приблизит вас к зачету, о котором мы вчера говорили? – усмехнулся Андрей.
Девица махнула рукой:
– Да бог с ним, с зачетом! Потом сдам. В рамках учебного процесса и расписания. Давайте поговорим о поэзии Серебряного века!
– Ваша фамилия? – поинтересовался Андрей.
– Петрова!
– И что же вы, уважаемая Петрова, думаете о Серебряном веке?
Студентка залилась соловьем.
…Лихо! Мучительные противоречия, бездны и откровения, проклятые вопросы, всю «цветущую сложность» одного из интереснейших, глубоких периодов русской истории и культуры девочка в милых кудряшках умудрилась вместить в десять минут! Раз – и это явление было определено ошеломляюще безапелляционно, два – навешен ярлык на всю отечественную интеллигенцию (а и чего в самом деле с ней церемониться?!), три – поставлен диагноз и даны ответы на ключевые вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» В заключение она гордо тряхнула кудряшками, победно взглянув на Андрея: ну как?!