Три дня иного времени
Шрифт:
– Мне просто нужно показывать дорогу, - пояснил он извиняющимся тоном.
– 'Дорогу...' Съем я тебя, не иначе! Что, вы правда довезёте нас прямо до Лукьяново?
– недоверчиво уточнила я у шофёра.
– В лучшем виде доставим, барышня, - отозвался тот.
– Волшебник!
– рассмеялась я Августу.
– Какое ещё волшебство сотворишь?
– Помнишь фильм 'Три тополя на Плющихе', Ника?
– спросил он вместо ответа.
– Глядела один раз, не понравился, - призналась я честно.
– Ни о чём фильм. Встретились
– И песня из фильма тебе тоже не понравилась?
– Песня, что песня?
– улыбнулась я.
– Обычная такая эстрадная песенка, даже слегка пошлая. Её и сейчас-то никто не помнит, а через десять лет кто вообще вспомнит? Мелодия простенькая, и слова тоже дурацкие: Экзюпери какой-то, при чём тут вообще Экзюпери? И не бывает так, чтобы включил он радио - а там вдруг именно та песня, о которой они только что говорили. Ненаучная фантастика.
Август, кашлянув, наклонился к приборной доске, что-то на ней, кажется повернул. Зазвучала музыка.
Незнакомая вроде бы музыка, но вот вступил голос певца, и мурашки восторга побежали по мне. Та самая песня (как это возможно?!), 'Нежность', в редком, не слышанном мною раньше исполнении. Густой, сильный, наполненный чувством мужской голос (отчего мужской?), баритон строгого оперного звучания, и симфонический оркестр, освободивший мелодию от эстрадной пошлости, развернувший её потаённое богатство, со вспыхивающими и гаснущими далёкими звёздами партий разных инструментов, широкий, как ночное небо. То, что казалось мне пластмассовой безделушкой, обернулось чистым жемчугом.
На последней ноте Август выключил радио (и хорошо сделал, конечно: нельзя такую музыку ни с чем смешивать).
– Я не думала, что её так можно спеть, - призналась я (заговорила не сразу, у меня пресекло дыхание, горло сдавило).
– Беру свои слова назад.
– Вы имеете сокровища, которых не цените, - задумчиво и загадочно отозвался мой спутник.
– Кто 'мы'? Мы - ярославцы? Разве Пахмутова - наша землячка? Вот уж не думала... Что это за певец, кстати? Ни разу его не слышала...
Август оставил мой вопрос без ответа. Впрочем, разве он обязан знать всех певцов?
XXII
Изба Никиты после мерного покачивания такси и чудесной симфонической 'Нежности' подействовала на меня как холодная струя из брандспойта на человека, пригревшегося на весеннем солнышке. Английская музыка, не очень громкая, но откровенная, хмельная, развязная, как подгулявшая девица, а то временами суетливая, как бегущие тараканы (кажется, это был Pink Floyd, The Dark Side of the Moon, переписанный с пластинки), женский смех и визг, сигаретный дым - всё это заставило меня пожалеть о том, что мы уже отпустили такси.
Лохматый детина в овчинной жилетке на голое тело и картонной короне, с
– Я Нептун, бог здешних мест, - объявил детина без улыбки.
– Все, кто пересекает экватор - вон линия на полу, - обязаны искупаться. Подставляйте голову, а то не пропущу!
– А я Август, хозяин нездешних мест, - ответил ему Август.
– Я отменяю ваше распоряжение. Мы ведь не настаиваем на пересечении вашего экватора. Если вы нас не пропускаете, мы вернёмся туда, откуда пришли.
– Корнеев!
– бросил со своего места Никита.
– Отцепись от гостей!
Встав, он прошёл к нам, длинный, высокий, с легко, словно у марионетки, вращающимися в разные стороны руками и ногами, тряхнув роскошной шевелюрой, протянул свою руку на гибких шарнирах Августу, небрежно пожал её, избегая смотреть моему спутнику в глаза. Ухватил мою руку и склонился над ней в ироничном поцелуе. Наконец, указал нам наши места - в разных концах стола.
– Мы сядем вместе, - тут же заявила я.
– Пусть их, - прокомментировала Анжела.
– Поставь им стулья вместе, не огорчай дитё. Видишь, девочка к нему совсем присохла!
Решив брать пример с Августа и оставаться спокойной сколько хватит сил, я заняла место за столом. Вся компания уже была в сборе: пятеро наших девочек (те же четверо, что и утром, да ещё скромняжка Валя Смирнова: её-то как сюда затащили?), Никита, Нептун-Корнеев и ещё один парень с длинной шевелюрой и лошадиным лицом, которого нам не представили, а я и не горела желанием с ним знакомиться. Ох, ещё бы не эта музыка! Как можно есть под такую? Девочки музыкой не смущались и налегали на закуску (не на неё одну: Лида, кажется, уже 'похорошела') да подсмеивались умным речам, а Длиннолицый разглагольствовал:
– ...Церкви как рассаднику невежества и мракобесия нечего делать в государстве, и вот в этом конкретном единственном месте с Хрущём можно согласиться. Мы, от нашего убожества, привычки к холопству и жалкой потуги во всём быть оригинальными, надели нашим попикам короны мучеников и узников совести на их вшивые дурные головы, вон словно Пашке, - кивок в сторону Корнеева, общий смех, - не прими в свой адрес, Пашка, насчёт вшивости, а в цивилизованных странах давно уже с ними не церемонятся. Да и что с ними церемониться? Разве они с нами церемонились? Разве не они в средние века сколько знатных девок пожгли даром?
– А ты жалеешь, что тебе не достались?
– подначила его Анжела; вопрос, конечно, снова всех развеселил.
– Жалею, да, жалею! А теперь встают в позу страдальцев: ах, обижают, ах, гонения! Дай им палец - отхватят руку! Запрещать их не надо, конечно, но в новом мире попы должны быть самой малоуважаемой профессией, что-то вроде прислуги в музее древностей, кем они, по сути, и являются.
– Вы, Август, что об этом думаете?
– вдруг обратился к моему спутнику Никита с какой-то издевательской вежливостью.