Три колымских рассказа
Шрифт:
— Отставить! — гаркнул Роман и замахнулся на кота.
В дверь заглянули.
— Лисий Нос, можно к тебе? — Вошла Ирина.
«Вот же человек! Зачем было меня посылать, раз сама собиралась идти?» — удивился Артемьев.
Ирина, как всегда, начала тараторить, не переступив порога.
— Ромочка, что я сейчас узнала! Дежурю и слышу — прораб, тот самый Ленька, звонит коменданту: «Пойду сегодня к бульдозеристам поздравить героев». А я вмешалась: «Бесполезные ваши хлопоты! Любочка ночует в своем коровнике». — «Тем лучше», — отвечает. —
Роман спокойно сидел на постели, почесывал у Василь Иваныча за ухом.
— Видишь, Васька, с какими докладами к нам ходят? А что ты сама посоветуешь мне сделать?
— Сходи. Гитару послушаешь.
— Отставить! — Глаза у Лисьего Носа засмеялись. — Не любим мы такую музыку!
— А букетики? — Она опять взглянула на Николая.
— Вы, Ирина, почему не на работе? — резко спросил Николай. — Меня сюда послали и сами пришли…
— Меня подменили. Только вижу — помешала вам. Что это вы о моей работе забеспокоились?
— Ну, а меня подменять некому. Пойду. Может, и вы со мной?
— Пожалуй, — неохотно поднялась Ирина.
— Счастливо оставаться, Роман.
Хорошо в тайге. Николай шел распадком, заросшим лиственницей и стлаником, темными кустами ольхи и пахучим тополем. Лесной запах был особенно терпким после недавнего дождя. У обнаженного корня кедрача суетились сотни муравьев. Наверное, паводок принес беду и в их подземные жилища. Белка деловито прыгнула с сучка на сучок. У каждого свои заботы. Вот и у него не все ладно. Люба… Привязался к женщине, да еще к замужней. Что делать? Вон там, вдали, туман над низиной. Попробуй, поймай его! Молодой месяц на светлом июльском небо. Достань его!
Где-то, теперь уже совсем близко, шумит экскаватор. Машина стоит на краю глубокого разреза и кажется жирафой на водопое. Вот поднимается голова на длинной шее, несколько раз раскачивается, потом взмах — и голова высоко заносится над чернеющей грядой отвала.
Лесной дух вытеснен здесь запахом угля и свежевзрытой земли.
Через десять минут Николай садится за рычаги. Здесь уже ни о чем не думается, кроме работы, кроме того, чтобы полней зачерпнуть ковш, быстрей поднять, дальше отбросить эту груду глины и торфа. Поворот… еще поворот…
Управлять машиной было сегодня особенно тяжело. Николай изо всех сил тянул на себя рычаг, упираясь в переднюю стенку кабины. Вязкий грунт не поддавался. Но и этого было мало! Еще беда. Лопнул трос. Они с Винтиком, связывая его, ободрали до крови руки. Потом полетели зубья ковша. Никогда еще у Артемьева не было такой трудной смены. Зубья надо наваривать. Дело затяжное!
Они всей бригадой пошли в поселок. Ребята направились к общежитию, а Николай свернул к домику механика. Лавлинский еще не спал. Рассматривал какие-то эскизы.
— Видишь, армянские ребусы всю ночь разгадываю, —
Николай стал рассказывать об аварии, о валуне, на который он напоролся. При этом не меньше пяти раз повторил, что в аварии виноват он, один он! И ведь до выполнения месячного плана оставалось всего ничего…
Иван Федорович слушал, сочувственно кивал головой. Потом сказал, что сварку раньше утра никто не сделает.
— Ты знаешь, приятель, когда была первая авария на земле? Когда обезьяна взяла палку и стала сбивать орехи. А палка сломалась. Дело было ночью… И что ты думаешь, обезьяна сделала? Пошла спать… И не стала никого будить!
Николай тяжко вздохнул и пошел к двери.
Лавлинский тоже встал, потянулся и зевнул:
— Пожалуй, пошли вместе. Попробую поднять сварщика. Байка моя про обезьян была, а мы-то ведь люди, да еще горняки… Нам в страду каждый час дорог. Только тебе я совет дам: в грудь кулаком зря себя не стучи… Иди пока к себе.
Но Николай в общежитие не пошел. Зачем? Бригадир все уже, безусловно, узнал от ребят, а насчет того, чтобы не мешать спать людям, механик сказал правильно! Самому ложиться не приходится. Он сел на скамейку у общежития и долго смотрел на темный край неба за ручьем, где горела предутренняя единственная звезда.
Лисий Нос подошел неожиданно.
— Сидишь? Звезды считаешь?
— Что их считать? Одна только и есть.
Николаю очень захотелось, чтобы Лисий Нос присел рядом, хотелось рассказать про проклятый ковш, но Роман, постояв немного в молчании, вдруг быстрым шагом пошел в сторону ручья.
Вскоре возле общежития остановился самосвал. Шофер высунулся из кабины:
— Эй, землерой! На полигон собирайся! Мы за тобой. Сейчас сварочный аппарат погрузим.
И Николай снова оказался у своей машины.
Уже совсем рассвело. Николай с гаечным ключом возился возле снятого ковша, помогая ремонтникам, когда из ближних кустов вышел Пинчук. Знаками позвал Николая. В колючих зарослях шиповника оба присели на обомшелую, поваленную лесину. Старик молча свернул козью ножку, лизнул краешек бумаги и стал расправлять косоворотку. Николай ждал. Пинчук глубоко затянулся, отчего щеки его ввалились еще глубже, и начал издалека:
— До чего бабы народ вредный. К примеру, Ирина. Другая на ее месте Любаве бы ноги мыла и воду пила, вот как обязанная! Ведь молоко для нее в первую очередь! Вчера пришла за вечерошником. Люба ей полную кринку налила. Так ты радуйся, что коровушку выходили. Так нет, она заявляет: «А мы с Николкой у Лисьего Носа в гостях были. По душам, говорит, поболтали!» Что уж вы болтали, лешак вас знает, только сегодня, ни свет ни заря, Роман Романович на конном дворе нарисовался. Брови насуплены, как у опричника. И сразу в сарай! Мне, конечно, весь их разговор слышно: