Три колымских рассказа
Шрифт:
— Смотрите, смотрите! Кончили они свою канаву. Солнышко пригреет, так к промприбору можно будет сухой ногой пройти.
— Роман Романович! Иди сушись. Мы тут такой Ташкент расшуровали. Передохни!
— Пошли на смену, ребята, песочку еще подсыпем, — поднялся от костра один из кузнецов.
Симонов шел к костру, как пьяный. Даже слой грязи и копоти не мог скрыть усталости. Николай сам был чуть живой, но на Романа смотрел с нескрываемым восхищением. К костру подошел механик Лавлинский:
— Ну что? Разве наши бульдозеры
— А вы не знаете, что «танк» мой разулся, как баба на речке! Говорил вам тогда — крепления туфтовые!
— Хорошо, хорошо, Роман Романович! Учтем на дальнейшее, — умиротворенно глядя на ручей, сказал Лавлинский.
— Давно пора! Не впервой такой разлив. Самое паршивое для нашего брата золотишника не весна, не осень, а этот самый зеленый паводок, когда деревья выворачивает и несет. Не зря его и называют — зеленый.
А вода на глазах спадала. В пойме было действительно зелено — повсюду торчали пучки травы и вянущие кусты.
До поселка можно было идти всем вместе, но Николай поднялся от костра первым.
— Пойду! Мне в ночную заступать.
Николаю просто необходимо было остаться одному. Мысли его все время возвращались к Роману: что, если бы бульдозер «разулся» не в реке, а на откосе. Если бы…
Почему он об этом думает? Неужели хочет, чтобы с Романом случилось несчастье?
В общежитии стоял шум и гам. Все опасное было позади, и теперь вспоминались лишь забавные эпизоды. Каждый спешил рассказать, где он был, что делал. Нетерпеливо перебивали друг друга.
— Серега-то наш! Только стал у костра сушиться, снял брюки — идет его симпатия Зарема Алиевна с санитарной сумкой. Он прямо в трусах как сиганул за камень…
— А Мишаня на дамбе ухватил валун чуть не с себя ростом. Начальник участка ему орет: «Надорвешься!». А Мишаня: «Отойди!» И как бросит в воду — обоих с ног до головы окатило…
Все это на деле было и не так смешно, но сейчас при воспоминании вызывало взрывы безудержного хохота. Все радовались тому, что вот они, сильные, молодые, дружные, вместе, плечом к плечу усмирили бешеную горную речку, одолели грозный зеленый паводок.
Николай участия в разговоре не принимал. У него у самого в душе бушевал паводок. Лисий Нос… Люба… Стук в окно вывел Николая из забытья. Ирина, прижав к стеклу острый носик, показала на форточку: «Открой!»
— Я бегу с конбазы, — затарахтела она. — Отнесла Любе халвы и вообще поесть. Она ж от Цыганки не отходит. Просила передать Лисьему Носу, что на коровнике заночует. Может, ты сходишь к Роману? Мне на работу. Опаздываю…
Николай поднялся. Только этого ему не хватало — идти к Симонову. Однако отказать Ирине неудобно, тем более что Люба просила. И он отправился через поселок к общежитию бульдозеристов, к дому, который все называли «шоколадником».
Это был необычный дом!
История «шоколадника» была хорошо известна на «Отчаянном»: как-то зимой, во время длительных заносов, бульдозеристы расчистили дорогу на перевалбазу и привели долгожданные грузовики с продовольствием. Тогда комендант поселка торжественно сказал им:
— Ребята, вы — герои. И за то вы будете у меня жить как короли. Я получил роскошные обои шоколадного цвета. Берите сколько нужно. Тогда-то «короли» и обили линкрустом свой «шоколадник».
В общежитии была отгорожена клетушка — два шага так, три — этак. Называлась она «Ромкина квартира».
Когда Николай вошел, на койке, прямо на белом вязаном покрывале раскинулся спящий Лисий Нос. В ногах у него, свернувшись клубком, мурлыкал большой пушистый кот. У окна, на маленьком столике стояло складное зеркало, цветы и флакон духов с изображением синей горы. На подоконнике лежали томик стихов с бисерной закладкой, растрепанная книжка «Консуэлло», а рядом «Справочник тракториста» и толстый том «Порт-Артура».
Над постелью фотографии: Лисий Нос с застывшим лицом в танкистском шлеме. На гимнастерке — в два ряда боевые награды. На втором снимке — Люба в белой кофточке, с перекинутой на грудь косой.
Николай разглядывал все с интересом: это был ее дом, ее книги, ее духи.
Кот вдруг поднялся, выгнул спину, потянулся и спрыгнул на пол. Роман сразу встрепенулся, поднял голову. Вероятно, это была привычка военных лет — просыпаться от малейшего шума.
— О, о, Ннколашка! Вот молодец, что зашел! Ты хоть передохнул после паводка? А я крепко отоспался. Ну и дал нам жизни этот паводок. Понял теперь, что такое Отчаянный? Сейчас по этому случаю доберемся до моей заветной…
Он достал помятую алюминиевую фляжку.
Не стоит! Мне в ночь идти. И вообще… — Николай замялся. — Я пришел передать, что Любовь Ивановна задерживается.
— Опять с Цыганкой что-то стряслось? А что ты не посидишь? Жалко! Я давно хочу с тобой выпить и поговорить.
Николай покраснел: «Ну, что ж! Так даже лучше — честней». И вслух сказал:
— Давай поговорим.
— Ты садись. Вон табуретка. Понимаешь, я тогда увидел тебя в автобусе, обалдел…
«При чем здесь автобус? Что-то не то он говорит».
— Все хочу сказать тебе. Друг у меня на фронте был. Потом в Австрии его… из-за угла, гады! Красивый он был! Так ты на него похож, что даже страшно. Бывает же так! Ну просто копия: ростом такой же высокий, и волосы светлые, и глаза голубые, открытые. Я, как тебя увижу — его вспоминаю. А какой был человек! Больше мне такого друга не иметь…
Он смотрел в упор, словно видел перед собой погибшего друга. Николаю стало не по себе. Выручил кот Василь Иваныч: он стал рвать когтями широкий кружевной подзор.