Три колымских рассказа

Гольдовская Виктория Юльевна

— Не хочу. Сытый уже.

— На хлеб-соль только глупые обижаются, — заметил захмелевший Уралец, пододвигая к себе закуску.

— Я у вас давно в дураках хожу, — пробурчал Симонов, вставая из-за стола.

— У кого это, у нас? — насторожился Уралец.

Роман сделал неопределенный жест и перевел разговор:

— Ты вот лучше, Сашок, — обратился он к Уральцу, как бы подчеркивая, что не настроен на пустую болтовню, — последи, чтобы машину мою к утру отремонтировали. Я ее к кузне подогнал.

Разговаривая,

Лисий Нос внимательно смотрел на Николая. А тот — на Любу. Артемьев все время чувствовал взгляд Симонова на себе. Сейчас это даже его веселило. Смотри, Роман Романович, смотри! Тебе полезно. Авось в другой раз не станешь на нее замахиваться и табуретками грохать!

Гулянка была в разгаре.

Неожиданно разошелся кузнец:

— Я ему говорю — сорок два зуба у шестерни, а Лавлинский одно: сорок три! Я и прокатил шестерню по мокрому песку — считай! Он мне давай руку жать — ты, говорит, спе-ци-алист! Да вот Николка не даст соврать! Его машину чинили.

«И почему у нашего брата заведено — как выпил, так хвастаться?» — подумал Николай. А кузнец уже шел к нему со стаканом:

— Люблю тебя! Я всегда говорю: «Не спрашивай старого, спрашивай бывалого!» Как это ты, Николай Артемьевич, только с курсов и уже машинист заправский?

— Уметь надо — курсы с отличием закончил, — с гордостью за друга объяснил Михаил.

«Теперь начнется!» — Николай отодвинулся и сел поближе к Любе. Здесь разглагольствовал горный мастер:

— Золотишко дадим! Есть на участке золото.

— А я говорю, если без туфты… — доказывал что-то свое Винтик.

— Винтик, к чему такой разговор, — огорчался бригадир. — Нам туфтить нельзя. Придет маркшейдер с длинной рейкой и хитрой трубкой — и все как на ладони…

Тем временем кузнец, поговорив о своих трудовых подвигах, решил поухаживать за Любой.

— Любовь-Ванна, какое на вас модное платьице…

— Не такое уж модное. Штапель простой. А здесь все крепдешиновые носят.

Роман стоял у окошка. Он поежился, повел крутым плечом. В словах жены он почувствовал скрытый упрек.

Николая тоже затронули слова Любы. Доведись ему — как бы он ее нарядил! Он все вспоминал, как называются Любины духи? Кажется, «Ай-Петри». Ай-Петри — гора у теплого моря. Как она сказала тогда? «Я на пляжах не была». А вот он увез бы ее к морю. Пусть погрелась бы, порадовалась солнышку…

— Любовь-Ванна! Запевайте! — не отставал от Любы кузнец.

Она не стала отказываться, подперла щеку рукой и затянула:

Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…

Песню пели не очень верно, но дружно.

Николай не пел. Зачем петь самому, когда так хорошо молча слушать и смотреть на Любу.

Не пел и Роман. Он все темнел лицом, потом

вдруг отставил стакан с брагой и, набычившись, пошел на Николая. Но с полпути свернул и направился к Любе.

— Хватит с нас этой самодеятельности! Любава! Домой! — И он положил руку на плечо жены.

Сразу стало так тихо, что все услышали, как журчит ручей под окнами.

Люба спокойно сняла с плеча большую темную руку мужа с въевшимся мазутом, покосилась — не запачкал ли платье? — и стала как ни в чем не бывало гладить кота.

Сергей подошел к Лисьему Носу:

— Мы тебя, Роман Романович, уважаем. После вчерашнего паводка — вдвое. Но обижать у нас в доме никого не позволим. Ты у нас гость, Любовь Ивановна — гостья. Оба равны.

— Когда ж это вы ее пригласить успели? Да еще одну, без меня? Я-то к вам незваный пришел.

У Любы вдруг сузились глаза.

— И меня никто сюда не звал. Я сама пришла. Куда хочу, туда и хожу.

— Ребята, ребята! Хватит! — Кузнец отвел Романа в сторону. — Жалко, что выпить больше нечего.

— Можно достать! У меня со вчерашнего дня выписка на спирт, — Роман порылся в кармане, достал пачку замусоленных нарядов, потом появилась и выписка с кудрявым росчерком (на «Отчаянном» спирт продавали только по разрешению). Из другого кармана Лисий Нос вытянул пачку денег.

— Этого не требуется! Мы тоже недурно зарабатываем, Роман Романович! Николка! Ты самый молодой. Дуй за спиртом, — распорядился бригадир.

Любушка, не спуская с рук Василь Иваныча, подошла к Сергею.

— Пошли кого-нибудь другого, пожалуйста! Николай Артемьевич нужен здесь по хозяйству. Мне поможет. На, подержи Василь Иваныча, — протянула она кота Артемьеву.

— Ишь, взял кота, будто самородок в пуд весом! Да брось ты его! — пробормотал пьяный кузнец.

— А вам, мой друг, не пора ли на покой? — И Винтик легонько подтолкнул кузнеца к двери. Тот не упирался, даже обрадовался.

— И пойду! Вот и хорошо… домой пойду!

Люба тоже вышла в тамбур, поставила варить сухую картошку, велела кому-то открыть банку с паштетом, кого-то послала на речку: там у нее горбуша вымачивалась. Словом, всем нашла работу. И только Николай стоял как истукан посреди комнаты с котом на руках.

Опять сели к столу. Разлили спирт по стаканам.

— Ты, Николай, не иначе, шкуру Василь Иванычу решил протереть, — засмеялась Люба, ставя на стол сковородку с картошкой. — Брось ему рыбы, а сам садись. Вот сюда. Рядом со мной садись.

Мишаня поднялся с торжественным видом:

— Давайте выпьем за знамя, которое наша бригада в этом месяце отобьет у бульдозеристов! — И сел.

— Что ж, гость — невольник! — Уралец улыбнулся и выпил.

А Роман и до стакана не дотронулся.